Тут уж и я отходить стал. Успокоился. Целы вещички-то, так что примета в нашу сторону вышла.
Леваша в номере расстроенный совсем.
— Умэр Трыстан, — говорит. — Умэр по дороге в балныцу. Мага задержан. Я в розыске…
— Ты?
— Фотку показалы, гдэ я вмэсте с Магой.
— Про меня есть что?
— Про тэбя, Роин, нэту.
«Ясно, — думаю. — Значит, молчит пока Магомед, и теперь прямая моя обязанность — дачками ему помочь. Дачками и адвокатами».
Прервал мои рассуждения Леванчик.
— Я нэызвестный, — говорит.
— Чего?
— Нэызвестный, гавару…
— Ты?
— Да.
— Уже лучше.
— Чэм?
— Рожу тебе менять будем. Бороду с сегодняшнего дня расти. На улицу не суйся. Я жратвы притащу. Номер оплачу…
— А сам чэго?
— Попру в Красноярск. Маге дорогу надо организовать. Отпишу ему, чтобы молчал. Он же на нас рассчитывает, ну и бабки ихние у нас…
— А я?
— Спишь. Бороду растишь, и без глупостей…
Замолчал мой абрек. Не по нутру пареньку бездействие. Ему экшен подавай, движуху.
— Не парься, — говорю. — Три, максимум пять дней, организую дела и обратно. Выдержишь?
— Сэгодня рванешь?
— Завтра. Новости смотри, не переставая. Если про меня что мелькнет, сразу на сотик, а так нишкни и без всяких контактов. Может, тебе книжек купить?
— Ты же знаешь, я чытать не люблю.
— Самое время начинать тренироваться, — говорю. — На каторге — лучшее занятие.
— Каркаэшь?
— Да началась уже каторга! — поучаю. — Привыкай! В Иркутске погуляем…
Сам думаю: «Сначала новости еще раз гляну и ворам звоню с поклоном…»
Передачу повторили через пару часов по Красноярскому телеканалу. Неплохая съемка. Грузовик наш крупным планом. Мешки затаренные стоят. Мент, который ссать выходил, интервью дает, как они разбойников заметили и приняли меры к задержанию. Неплохо, что хвастается, и так перевернул все. По крайней мере особой дерзости, может, суд и не усмотрит, хотя как знать…
Гаишника показывают с забинтованным плечом.
— Преступники отстреливались до последнего, — рассказывает ментяра и рукой перед камерой шевелит. Морщится.
Корреспонденточка над ним чуть не порхает:
— Ранение серьезное?
— Навылет…
«Достал-таки его, козла», — думаю.
Ножик Левашин крупным планом в дверце. Так и торчит, как сунул.
— Преступники оказали упорное сопротивление, — щебечет деваха в микрофон. — Один из них убит, один задержан. Трое сотрудников получили ранения.
Снова ножик показывают, только из салона.
Лезвие торчит, все в кровище, а с улицы ментяра его вытянуть пытается.
— Обнаружены отпечатки пальцев, — появился на экране полковник. — Предположительно, преступников было четверо. Двоим удалось уйти.
Съемка с камеры видеонаблюдения: я в маске шмаляю от борта уазика по гайцам. Водила растоптанный под ногами валяется. Потом отступаю, спиной вперед. Пячусь, и, когда ментяра вокруг машины бежит, мы с Левашей рвем в кусты…
Фотография.
— Разыскивается неизвестный кавказской национальности…
Мага с Левашей. В кабаке сидят в обнимку. Рожа партнера моего фломастером обведена. Довольный… Чистый грузинский князь.
«Хреново, — думаю. — От него до меня один шаг. Надо алиби готовить, хотя, если Мага не разговорится, устанут менты привязывать нас по этому делу…»
— Выдышь, нэызвестный я, — заговорил Леваша.
— Выжу, выжу, — передразниваю. — Меньше по кабакам шарахаться надо. Короче, пока я в Красноярске кантуюсь, не бреешься. Из номера не выходишь. Оплачу за неделю вперед. Привезу тебе жратвы, газет, книги. Будешь читать учиться, а бороду вырастить — основная задача.
Сам думаю: «Пора ворам звонить и обозначаться». Набрал ихнего связного и сказал, что нужен «Сам». Дал телефон гостиницы и цифры добавочные.
Прождал почти час.
Звонок.
— Барев, Роин-джан. Лав ес?
Я отвечаю: мол, да… все отлично, дорогие старшие братья, и все в моей жизни просто замечательно…
— Наверное, денег ждешь? — интересуется ворюга.
— Что я вам, киллер? — возмущенно спрашиваю. — Или в Италии где вырос? Дал ты мне, старый, набой на пацанчика, и слава богу. Счет-то по его душу и у меня есть. Мы с бригадой сейчас в Канске. Через неделю закончим кой-чего и прем на Иркутск, с негодяем разбираться.
Молчит старый. Какую думу думал, позже стало ясно. Говорил же — фраеру вора не понять.
— Ты не думай, Роин, — говорит урка, — не думай, что я деньги жму или даром тебя работать заставляю. Пойми правильно, меня всегда интересовало, насколько окружающая жизня людишек меняет и как они в ****во превращаются. То, что ты меня сегодня набрал, о многом говорит, я же паузу в базаре специально дал. Жду, попрешь ты в атаку или не попрешь. Прикинул, что, ежели будешь разговорами о деньгах донимать, значит, курвиться стал паренек мой, а людей в этой жизни я терять ой как не люблю. Сейчас вижу, что на поступок ты идешь осознанно, и радуюсь… Все мое и так твое, брат. Пока в Иркутск едешь, определюсь, где и у кого бабло забрать и волыны, если надо. Ты меня знаешь: в тебе без перемен, а я и подавно своего отношения не меняю.
Стыдно мне стало после этих слов, мочи нет, но виду не подаю. Хорошо хоть по телефону базарим. Глаза в глаза выкупил бы меня старый. Кстати, может и по трубке. Чую, прислушивается он и каждую интонацию ловит: не дрогнет ли голосок?
Ждал он звонка от меня, смотри-ка. Все правильно — вор есть вор! Они в простоте слов не говорят. Я тоже хорош — стыдно мне стало. Какой-такой стыдно?
Мысли эти за миг пролетели, и говорю я твердо:
— Да уж, дураку — наука. Не думал я, что проверять меня станете. Интересно только, из каких поступков моих исходили? Или нажевал кто стремного?
Сам думаю: «Подгружу его немного по-бродяжьи. Глянем, чего ответит?»
— Не дыми, Роин, — урка говорит. — То, что ты в Чарли не превратился, я и так вижу. Не понял ты, паренек, оказывается, что покаянна речь моя за мысли свои худые. В стойку зачем-то становишься… Или есть тебе в чем покаяться?
«Смотри, как перевернул», — думаю и отвечаю:
— Дымить кончаю, как сказал. Мне с вами в оборотах не тягаться, а слово мое верное. Сказал — буду делать, значит, буду…
— Вот и я так же, — смеется ворюга. — Нам же с тобою главное — дело, а не слова пустопорожние. Вижу, не меняют тебя годы и можно с тобой по-прежнему кашу варить.
