Спросил я еще про него: мол, один ли будет? Юрка считает, что да. Сына Максимку он на войну никогда не таскал, на подхвате у него пацан — унеси-принеси.
Когда пошли, проводник напутствия выдает: идем, не торопимся. До захода пара километров, и все в гору. Отдыхаем вместе. Не растягиваемся.
— Слишком уж в цвет Вова вчера нарисовался и носом водил, — говорит Юрка. — Как бы он на хвост к нам сегодня не упал, ему все интересно, чем я на дне занимаюсь.
Поинтересовался насчет стрельбы в шахтах.
Заморенок свою волыну показал — обзавидуешься. ТТшник армейский сорок девятого года.
— Почти тридцать лет со мной, — хвастается. — С молодости. Фартовая дура. Когда на борту, удача на все сто.
Но внизу, сказал, от пальбы лучше воздержаться. Только крайний случай. Как я и думал.
— В норах грохотать — не дай бог, — Юрка рассказывает. — А вот на рудничных дворах или под шахтным стволом, где пространства больше, можно рискануть. Только лучше по-тихому, у Левана же вон какая сабля.
А дружок мой блатной сидит, улыбается мыслям своим и не реагирует вовсе на базары наши. В пространство куда-то смотрит.
С того места, где отдохнуть присели, есть куда глядеть. Вдали Байкал просыпается, а под ногами городок этот со своими секретами.
«Осень, осень с морозным утром, нет ничего лучше, — говорю себе. — Еще немного, и на зимовку можно было ложиться… Эх, делюга проваленная, пацаны загубленные да Мирьям моя…»
Воздух такой, что не напиться. Сижу любуюсь, а в голове что-то такое поэтическое мелькает, образы какие-то плывут.
— Тут кругом бывший рудник, — прерывает мои раздумья Юрка. — Мы сейчас на своей территории. Еще один переход, и нырять будем. А вот там, — протягивает он руку, — был ствол четвертой шахты. В основном через него вниз ходили, пока Вовка с тротилом не пошалил.
— А как ты думаешь, эти где пойдут? — интересуюсь.
— Если Петруха поведет, то где угодно, мужик все дыры знает. Не уследишь, да и зачем? Лучше внизу ждать-сторожить.
Внизу так внизу. Красотами окружающими любовались минут десять, а потом Юрка ловко так поднялся, навьючился, что самого не видно, и нас пинает.
— Валим, братва, немного осталось.
Идем, и мысли мне в башку всякие лезут. Когда Заморенок о реках подземных рассказывал, живенько представил себе темный поток и себя в нем. Вода плюс три-четыре градуса, а сил уже нет. Стены скользкие, зацепиться не могу. Живое такое наваждение. Страшное. Меня мало чем можно испугать, но собственного бессилия перед природой не перевариваю. Червяком себя чувствую, и лучше уж от пули сдохнуть, если нет у Бога в задумках персональную смерть мне отдать, что в книгах наверху прописана.
Когда общался с людьми, продвинутыми в эзотерике, много чего от них выловил. Перечислять смысла нет. Сильно зацепила меня идея, что каждый сюда идет с миссией определенной, а вот выполнит ли — бабушка надвое сказала. Так закрутят житейские водовороты, что и не выйдет человек на свою дорожку. Я вот, чую, не по своей тропке давно иду, хотя пока фартит. А может, лишь отсрочку мне Господь дает? На просветление мое надеется? Ну, тогда хана. Дай бог, чтобы нынче проканало.
Прусь замыкающим и обещаю себе, что закончим эту возню — и стоп, а поток воды ледяной несет меня, несет в думках моих, да лист осенний под ногами хрустит.
— Запоминайте, — Заморенок говорит. — Единственная дыра, где лестницы полностью живы. Сорок метров. Все остальные или сгнили, или обрушились.
— А тут как? — Левашка интересуется.
— Там ручей прямо по ним бежит.
— Вада? И что?
— Из лиственницы они. Город Венецию знаешь?
— Ну, — гордо задрал голову мой князь. — Был там!
— Вот она вся на лиственнице и стоит. Такое дерево в воде лишь крепости набирает и камнем становится. Так и лестницы эти. Город-то подземный шахтеры навечно строили. А где воды не было, погнило все или обвалилось.
С этими словами Юрка обошел огромный валун по каменной крошке.
— Давайте за мною, братва, — говорит. — Ныряем…
Когда глянул в темноту провала, сразу побег один несостоявшийся вспомнил. Подкоп тогда фраерок молодой сделал, да не задалось у него. Обвальчик случился. Так же нора та выглядела, когда половицы в бараке сняли. Самого побегушника метров за десять откопали. Мертвого уже. Страшно умирал пацан. На лице такая гримаса застыла, будто он в оборотня под землей превращался. Врачи позже сказали, что задохнулся. Ныряю в нору Юркину, а у самого перед глазами мертвец тот стоит и зенки его навыкате.
Оказалось старое русло. Ползти только на карачках. Заморенок первым, Леваша за ним, я замыкающий.
Когда пешком шли, почувствовал: опекает Юрка немножко князя моего. Типа молодой еще. Сван виду гордо не подает, но расположение его к Заморе очевидное. Это он его для краткости так называть стал — Замора. Тот посмеялся лишь: мол, ты второй меня так зовешь. Типа первый чурбан по-русски совсем не базарил, а ты еще ничего, гладко чешешь. Леваша чурбана стерпел. Мы друг друга по-кентовски иной раз сами так называем, так что прокатило без непоняток.
Толкаю свой рюкзак вперед и понимаю, о каких шкуродерах Юрка говорил. Вспомнилось, как у Джека Лондона герои застревали во всяких щелях и умирали, на белый свет глядючи. Пока ползли, столько передумал — на полжизни.
Потом рюкзак мой подхватил кто-то и в глаза мне фонариком светит. Оказывается, Заморенок. Тащит и ржет: мол, ты чего, Роин, как Вовка, в темноте видишь, фонарь не включаешь? А и действительно, я от переживаний своих даже про свет забыл. Так в темноте и перся на левашино шуршание. А Замора даже чуть больше стал, как мне показалось. Думаю:
«Вот еще один хозяин подземного мира нарисовался…»
А он речь толкает:
— Короче, пацаны, сейчас лагерь ставим и катимся территорию смотреть. Надо вам, пока время есть, немного осваиваться, чтобы норы здешние почуять и основные дороги запомнить. Начнем отсюда. Обернитесь и запомните, как дыра эта выглядит. До этого места добрался — считай, выскочил. Здесь, внизу, хоть и опасно, но фарту вашего жиганского еще никто не отменял, так что пускай фраерские гуси плачут, а вы осваивайтесь…
27. Р. Пашян
Экскурсию Замора нам провел честь по чести. Когда к его основной нычке пришли, даже не поняли сначала, где она. Забирались через зарушенный штрек. Крепи, когда падали, ловко так легли, Юрка потом завал разобрал, а под ним щель на полметра осталась. Мы в нее и заползли гуськом.
Заморенок, когда шел, иной раз просил остановиться и замолчать. Прислушивался все да воздух нюхал. Постоит, ноздрями потянет в себя, тишину поизучает с полминутки и бормочет под нос:
— Никого…
Потом еще понюхает, послушает и шепчет:
