— Кто первый пойдет?
— Давай я, — удивляется Петруха. — Нет разницы.
Я рукой машу: мол, сам решай. Полез он через край, а я втихаря смотрю, как это правильно делается. Ловко Петр ползет — как в цирке или фильме каком.
Когда внизу оказался, фонарем моргнул: мол, делай, как я.
Включаю свет и давай корячиться, а лестница уворачивается, будто живая, и никак не удается ногу на ступеньку красиво поставить. Решаю: «Лезу как попало», — и в это время Петр снизу лестницу натянул. Заперебирал я ручками-ножками, а у самого мандраж. Скала-то мокрая, и мысли мои наверху, около арматурины, за которую Петр крючьями уцепился.
Показалась мне эта дорожка неблизкой. Когда камень под ногами нащупал, то взмок, будто машину угля перекидал.
— Теперь сдернуть пробуем, — Петр говорит и лестницу трясет, волны по ней пускает.
Отцепились крючья лишь с пятой попытки. Я уж переживать стал.
— Ну все, — Петруха выдохнул. — Там наш штрек.
И рукой в темноту машет. Гляжу — рельсы, по которым вагонетки идти должны, над пустотой висят.
Поясняет:
— Давно все рухнуло, лет пять как. Будем надеяться, что нужный нам угол не завален.
— А вниз как?
— Я же говорю, лестницу поставил.
Подходим к краю. Смотрю, не так уж и высоко здесь — метра три-четыре. Вагонетки, что с путей съехали, внизу валяются, а сверху вода бежит. Много воды.
Петр рассказывает:
— Там еще водопад за поворотом должен быть. Приток речки Слюдянки сюда ушел.
Полезли. Я первый. «Надо, — думаю, — труса в себе придавить». Ступени мокрые, а деревяшка будто каменная. Один ручеек противный сверху течет — то в лицо мне попадет, то за шиворот.
Гадко, мокро, но терплю.
Когда вниз спустился, радость появилась непонятная, будто штрек заветный нашли уже. Чуть не заплясал, но сдержался.
Петруха сопит следом. Секунда — и рядом, лишь зловредный ручеек в одиночестве лестницу поливает.
— Водопад смотрим? — спрашиваю.
— Потом. Нам в другую сторону. Пристреляемся, пока все спокойно.
Захотелось повредничать, но понимаю, что прав Петруха: пока никто не мешает, надо работать.
Развернули план.
— Половины примет нет уже, — Петр шепчет. — По всему получается, на той стенке штрек этот замурован. За поворотом.
Идем. Воды здесь в разы больше.
Когда базовый лагерь ставили, все хотел предложить прямо к месту работы переехать, но жить здесь невозможно — сейчас вижу. Воздух влагой насыщен, и сырость во все щели лезет-щекочется. Если не двигаться — не согреешься, не говоря уже о сне.
Петр по стене шарит. Шепчет чего-то. Потом рукой манит.
— Иди, — говорит, — по той стороне, на высоту своего роста скалу осмотри. Прав Быков, похоже, батя замаскировал все от греха.
Давай мы скалу вылизывать. Я чуть носом по ней не ползаю, но никаких признаков. Отвлекаюсь еще постоянно. Когда к самому краю подошел, громкоговоритель увидел. «Колокольчик». Висит так сиротливо, и обрывки проводов грустно вьются. Недолго глядел, а вот мысли все к нему возвращаются. До половины дошел и решил сначала начать. Думаю: «Может, пропустил чего?»
Сосредоточился, и… нет результата.
Петр свою часть скалы досмотрел и над планом колдует.
— Здесь должен быть, — шепчет. — По всему, здесь…
— Давай осмотрим еще раз, — предлагаю. — Ты — мою сторону, я — твою. Вдруг зевнули?
Полчаса прокопались — ничего.
— Порода осела метра на три, — говорю ему. — Может, там она.
И наверх показываю.
— Не должно. Все, как на плане, и по расстоянию подходит.
— Ну что, еще пошаримся или обратно? — спрашиваю.
— Уходим, — безнадежно рукою Петр махнул. — В лагере будем голову ломать.
Вернулись быстро. Фонарики не выключали и не прятались. На козлякинскую сторону сразу не пошли. Петр захотел ловушку посмотреть, что я нащупал. Когда за вагонетками в штрек завернули, почувствовал, что злится товарищ мой. Стал успокаивать. Сейчас, мол, в лагере еще раз план поглядим-посоображаем. Надежда умирает последней…
Но Петруха вовсе не на это сердился, а на то, что кто-то опять войну под землей начинает.
— Свежая, — говорит он и веревку от ловушки трясет. — Всего за год должна раскиснуть-сгнить, а эта новая.
— Козлякин? — спрашиваю.
— Юрка не лучше, а может, и хуже еще. Вовка многое в истерике делает, а Заморенок — парень расчетливый. Все спланирует и хладнокровно исполнит.
— Почему же он до сих пор Вовчика не прибрал? — интересуюсь.
— Ну есть, наверное, интерес какой. Если бы тот мешался сильно, так давно бы его не стало…
Показал еще мне Петр отметину меловую над штреком.
— Запомни, и, если придется здесь идти, о ловушке не забывай.
В лагере нас Анечка новостями встретила. Оказывается, они с Лысым воду хорошую искали. Те ручьи, что возле лагеря, известковый налет дали на котелке. Пока ходили, все казалось им, что следят за ними. Как раз после этой истории и высветила она на стене непонятное что-то. Я только краем глаза увидел эту массу и блики от глаз. Петр тоже.
Пока разворачивались, исчезло все куда-то.
Жутковато мне после стало. Лежу в спальнике, и так хочется к Анечке перебраться, но девчонка наших отношений, похоже, при всех выказывать не хочет. Не подает виду.
— Спать будем теперь по очереди, — Петр вещает. — Мы с Михаилом отдыхаем четыре часа, и по новой на поиски.
Тут защелкали у меня в голове буковки, как на пишущей машинке, и письмо Главного Геолога перед глазами встало.
Говорю:
— Помню, Быков про укромное место писал, а там, где мы искали, — как на выставке. Значит, говоришь, батя не собирался эту историю рассказывать?
— Судя по тому, что мои походы вниз ему поперек горла были, точно не собирался!
— А не мог ли он зашифровать там что-нибудь еще?
— Посмотреть хочешь? Сейчас?
— Ну да. Иначе не усну.
Быковское письмо вспомнилось: «Надеюсь незримо пройтись с тобою по шахтам». Вспоминаю и чувствую, что не один я сейчас.
Петруха планом шуршит и в свете фонарика его рассматривает.
— Давай гляди, — говорит.
Обреченно так это прозвучало: мол, хрена ли смотреть?
Беру планчик. Изучаю. С местом Петр, конечно, не ошибся, а вот нет ли камней подводных?
Лысый проснулся:
— Отдыхайте давайте, — шепчет, а сам планчик как увидел, так и потянулся: мол, дайте-ка и мне поглядеть.
