Беспокойство товарища передалось и мне.
Я живенько представил, как, шаркая, несется в темноте полусогнутый человек, которого увел однажды с жизненной дорожки поцелуй подземного мира.
Наконец дошли. Водопад в лучах фонариков играет.
Сотни радужных бликов от капель блестят на валуне у края потока. Само русло черное. Прячет в себе секреты речки, убежавшей под землю.
— Куда вытекает? — интересуюсь.
— Не знаю, — бормочет Петруха и на скале что-то выглядывает. — Не знаю, куда она течет. Там же, под нами, штреков затопленных сотни. Ни один не всплыл…
— Кто не всплыл?
— Кое-кого из пропавших наши парни, что на хвосте, именно туда спустили, так вот, ни один не всплыл. Рассказывали, что погружались здесь аквалангисты разок. Родственники нанимали.
— Не нашли?
— Утопия. Десятки километров проходки.
Я представил себе холодную темноту затопленного штрека, где, обнявшись, лежат бывшие враги, и невольно вздрогнул.
От печальных мыслей меня отвлек Петр.
— Вот она, — тихим голосом проговорил он.
В это время наверху раздался шум, и оттуда повалилась каменная крошка.
34. Р. Пашян
Никогда не подумал бы, что Левашу можно чем-то напугать. Тряхануло моего пацанчика по полной. Сижу сейчас, на морду его заросшую смотрю и думаю, что надо было несчастный случай на поверхности все-таки городить. Слабенькие мы здесь.
Вроде как на ладони все, а не подступиться.
Когда пацаны с утра сменить пришли, смотрю, прячет глазки горный баранчик мой.
— Что с тобой, братишка? — спрашиваю.
— Не приставай к нему, — Замора базарит. — Досталось пацану нежданчиком.
А Леваша на меня жалобно так смотрит, ну тут действительно запереживал я о душевном состоянии его.
— Напугался я, — базарит братишка. — Ныкак не думал, что прызрак увижу.
— Что за дела? — говорю. — Рассказывай, Юрка!
Выяснилось, что вчера, когда я на вторую вахту вызвался, притопали они на лежку. Только-только жрать собрались, как Леваша замер сначала, а потом за кинжалом своим метнулся.
Заморенок спрашивает: мол, что такое, а тот кричит только:
— Рукы! Рукы!
И к стенке с ножом прыгает.
Вижу я, Юрка и сам запаниковал. Когда рассказывал, на Леванчика опасливо косился.
— Ну и дальше чего? — спрашиваю.
Оказывается, исчезло все, а через минуту-другую и Заморенок увидел то, что Леванчика напугало.
— Вовка это Козлякин чудит, — продолжил он рассказ. — Мы с ним с детства вместе. Интересный пацан был на придумки всякие. По блатной жизни — чистый аферист. Маму родную обманет — не вздрогнет. Жадноват только. Я-то все напрямик перся, справедливости искал, а он, бывало, тихой сапой обстряпает, что надо, и чистый. Своя, короче, у него справедливость.
— Так вы друзья детства, — неожиданно сообразил я. — Ты чего, Замора, свой не свой, на дороге не стой!
— Мы же как братья с ним жили. Он еще на суд ко мне на первый приезжал, и на свиданку в лагерь втихаря от родителей гонял. На малолетку. Не могу я первым его кончать… Вот у тебя есть такое из детства?
— Было. Не хочу вспоминать. Сейчас вот только он остался, — на Левашу показываю. — Он да деваха одна…
Короче говоря, после этого базара ближе мы с Юркой стали. От него и так душевное тепло идет, как от печки, а после, как понял я их отношения с Козлякиным, невольно позавидовал. Такого друга, как Замора, иметь — спина всегда прикрыта. Не продаст.
— А он к тебе как относится? — интересуюсь.
— Терпит, но, по-моему, просто боится. Ловушки всякие мастырит. Я тоже. Чтобы не думал он, будто я расслабился и отношения своего к нему не поменял.
— Опасно это, — говорю. — А ну как подловит он тебя где? Что делать-то будешь?
— Когда в открытую попрет, я сразу пойму, что нет в нем былого отношения, и руки мои свободны. А к чему ты ведешь, Роин? Сегодня он нам на руку. Будь его воля, пригреб бы он твоего Мишку Птаха давно, да интерес у него имеется какой-то к походу ихнему, и, пока он его не выкрутит, фартовый ваш может безопасно жить. На нас у него тоже надежа есть какая-то. То, что он Леванчику концерт показал, говорит только об одном — сдерживает он просто суету нашу. Мол, не суйтесь пока, и будет все о, кей. Так что порядок, да и списать на него можно, что мы тут намутим. Его-то слава впереди бежит.
— А что он Левану показал?
— Старый фокус. Он его «тени из стен» называет.
— Тэни, б… — неожиданно ожил Леваша. — Прыкынь, Роин, сыдышь себе, хаваешь, а тут из стэны руки на тэбя тянутся, патом ыще одна, и ыще. Первый растворяется, а тут ыще лэзут…
— А ты?
Леванчик лишь рукой махнул.
— А что он? — продолжил Юрка. — Давай со стенкой воевать. Пока успокаивал его, все и закончилось. Не туда ломиться надо было, Леваша.
Молчит баранчик мой, руки лишь сцепил, аж костяшки белеют.
— Ну и куда же ломиться, если снова увидим? — спрашиваю.
— А за стенку, от которой тени идут. Тень есть — значит, Вовка за ней, а уж как он это делает — не знаю. Я и сам-то впервые этот фокус увидал.
— Страшно?
— Бывало и страшней, а от теней этих какой страх? Так, мелькание для впечатлительных. Выключил свет, и нет их, — закончил историю Заморенок.
Судя по Левашиному взгляду, сильно задели его Юркины слова, но все правильно, и старший здесь — Заморенок. К тому же, повторюсь, сомневаться в себе он ни разу еще не заставил.
Пока судили да рядили, совсем уходить собрались, но Юрка решил сгонять на другую сторону бункера своего.
Вернулся быстро.
— Только что проснулись, — говорит, — жратву готовят. Потерпишь, Роин, еще немного без благоустройства? Сегодня их упускать нельзя.
— Мне что? — отвечаю. — Нет вопросов. Отмываться и кайфовать после будем. Вон грузинский князь и тот не плачет.
На Леванчика киваю. Юрка понятливо слушает. Сообразил, что базар этот для товарища моего. Мол, сколько надо будем ждать, лежать, ползти, не есть, сидеть без света, не двигаться, не жрать да спать абы как.
Жизнь, братва, — школа, проблемы — университет, а лагерь — академия. Не сам я такой умный — воровская выучка, а Леванчик сейчас как раз в университетские стены попал.
Про себя прикинул, что неплохо бы в спокойствии пару часиков откочумать, а то и все десять, но понимаю, что пробивает меня Замора, — не потерян ли бродяжный характер? Не поведусь ли я на отдых в ущерб делу? А вдруг желания скотские сильней окажутся? «Не дождешься моей слабости, браток», — злюсь, но виду не подаю.
