А он мне моргает вдруг понимающе: мол, правильно, держи марку, и снова чую, что с непростым парнем меня урка свел.
Оставил Заморенок нас одних на своей верхотуре.
Сначала на стороне ихнего лагеря торчал, а как пошли, к нам перебежал.
— Вниз пошел, — говорит. — Ты, Роин, давай в нору и на канат. Только тихо. Думаю, и сегодня они без света пойдут. Петруха на такие фокусы мастер не хуже Козлякина. По памяти гуляет. Камнем вот так стукну, — цыкнул пару раз по стенке Юрка, — значит, на хвосте я. Как услышишь, канат поднимай. Спустишь, когда еще раз стукну. Леваша пускай лагерь смотрит. Не проспите только, может, движуха какая будет.
Прыг на веревку, и будто не было его.
Связь нашу с внешним миром, как сказали, наверх я затянул и в нору полез. Интересно глянуть, как они по рудничному двору пойдут. Лежу себе, и кажется, что слишком уж долго фонарики не появляются, а тут вдруг «цык, цык» — прямо подо мной.
Ну, Замора — красавчик, упал-таки на хвост ребяткам. А темень — глаз коли. «Как же они без света ходят? Ну ладно, Козлякин — сумасшедший, Петр, ихний проводник, по памяти, а Замора?» — думаю и понимаю, что не нравится мне здесь все.
Расскажи кто месяц назад, что по норам нырять буду и жить как бомж — в рожу бы плюнул, а тут, гляди, сам уже в темноте на стены не напарываюсь. Освоился. Иной раз, конечно, шпионский фонарик зажгу, но что-то мне свет начинает мешать. Долго к сумраку потом привыкаю.
Перешел я на рудничный двор. Слышу, Леванчик шуршит.
— Как дела, брателла? — интересуюсь.
— Эти двое на мэсте, — шепчет. — Лишаков никакых.
— Ну и отлично.
— Как думаэшь, Роин, — Леванчик спрашивает, — долго мы здэсь провозымся?
— Даже загадывать не хочу, — отвечаю. — Тебе что, плохо живется? Фонарик меньше включай и учись, как эти пацаны, в темноте полной ориентироваться. Потом пригодится.
Базарю, а сам понимаю, что и мне эта кутерьма не в масть. Если Заморенок не выудит ничего за ближайшие пару дней, надо рвать отсюда когти и добывать фраера на поверхности. Соображаю: «Не будем Козлякину мешаться, глядишь, и приберет он его без нас, а нам останется лишь отчитаться».
Понимаю, правда, что пустые это мечты. У воров не проканает. Там прямо спросят, когда приедешь: «Труп видел? Похороны были?» Еще и фотку могилки запросят. Сестра, мол, интересуется. Не обессудь, Роин. Сгоняй, доделай.
«Сука! Да к тому ли готовили меня мамка с папкой-покойничком», — психую.
Сколько раз в мечтах прощала мамуля все зейхера мои. У отца-то прощения не попросишь. Умер папка. Так и уйду я без отцовского слова доброго на тот свет. Сижу и понимаю, что плохи дела мои и не в ту сторону много лет иду я.
Леваша мое настроение почувствовал, но с вопросами и базаром не лезет, а меня уносит. Чую, итоги какие-то подвожу, будто со мною вот-вот что случиться должно. Так мне тошно стало, а тут перед глазами Мирьям встает.
«Только-только опору в жизни своей нащупал, и вот он, подарочек», — думаю.
Понимал же: сколько веревке ни виться, обрыв где-то будет, да только гнал от себя мысли эти, не прислушивался.
Не сбежать мне, и придется, значит, пройти дорожку до конца.
«Даст Бог, проскочим», — думаю.
Хотя какой уж тут Бог — руки в кровище по локоть, и спасти меня может лишь смерть мученическая, так один монах-расстрига в лагере рассказывал. Расстрига-то расстрига, но мысли у него светлые всегда были. Он нам и про блудного сына говорил, и про то, что раскаявшийся грешник десяти праведников стоит, но где сил найти, чтобы с крючка этого сорваться?
«А земное, видимо, лишь под землю и ведет, — понимаю. — Так что, если хочешь порвать круг свой порочный, товарищ Роин, нужно тебе перестать педали эти крутить. А может, вспомнить молитвы солнечные наши?» Ведь ни одна религия плохому не учит.
Мама с папой все о стариках рассказывали: какой уклад тогда был и какая выручка в старые времена имелась. Красиво все это, но для начала придется здесь дела доделать. Иначе можно самому счеты с жизнью сводить, чего ни одна религия не позволяет.
Такой водоворот в моей голове закрутился, что и темноты уж нет, а будто на свет я иду. Бегут перед глазами образы из детства моего, и чувствую, что не могу остановиться в желании покаяться и бросить все. Решил:
«Жду еще час, и если нет новостей от Заморы, то разворачиваюсь независимо от результатов его похода».
Чтобы все по-честному было, полез я в переход, камушков цыканье ловить. Левашу на другую сторону прогнал. Посопел мой абрек, но уполз обреченно. Лежу, тишину слушаю и радуюсь: какую жизнь я начну, когда часовая стрелочка заветной цифры коснется. Пять минут осталось. Решимость моя стальной становится.
Четыре минуты. Три. Две…
«Цык, цык», — донеслось снизу.
35. Р. Пашян
Себе не соврешь. Одна минутка, и никто бы не остановил меня. Понимаю, что не дал мне Замора приходом своим шанса на другую жизнь. Теперь все — иду до конца, и прощайте, слабости мои минутные.
Как решил, так и буду делать.
Только цыканье услышал, сомнения мои дымком растаяли, а когда канат Юрке опускал, улетели они сизой струйкой в ту же дыру.
Заморенок доволен.
— Нашарил я, чего они ищут, — говорит, а рожа у самого в свете шпионского фонарика от грязи лоснится — чистый афроамериканец, зубы да глаза. — Чего ржешь, Роин?
— Да уж сильно ты, Юрка, на негра похож.
— Ты себя еще после этого клоповника не видел, — отвечает. — Хотя такая окраска нынче всем по ништяку.
Пропас он, оказывается, эту парочку и точку, которую они искали, пропас.
— Петруха матерый, — смеется Заморенок. — Кружной дорогой туда гуляли, но высматривать его теперь нет нужды. Только выход из лагеря гляди, и все. Отдыхать идешь?
— Не заснешь, Леваша, один? — спрашиваю.
— Валы давай, не прокоцывай, — абрек мой щерится.
Заморенок воды наверх принес несколько бутылок да сухомята пожрать. Оставили мы все это наблюдателю нашему и потопали на отдых. Добежали без приключений. Никогда не думал, что нора эта крысиная мне грандотелем покажется. «Что же, — думаю, — я на поверхности увижу, когда выберемся?»
Вот что значит — относительность. После этих шахт и Слюдянка — столица.
Спросил о Козлякине. Заморенок отвечает, что не видел его.
— Больше чем уверен, — говорит, — что где-то рядом он. Азартен Вовка, а потом, он же из-за этого ко мне домой прибегал. Что уж там намазано за стенкой этой?
— А сам как думаешь?
— Ценное что-то. Вовка, когда дома со мной договаривался, все глазки прятал и нервничал. Позже посмотрим…
