«Ни хрена себе, — думаю, — разменяли, что ли, братца нашего?»
Вниз за секунду слетел. Высветил пятно еще раз и понял, что кровь это. Жирно так блестит остаток жизни Юркиной. Кирка тоже в крови. По всему получается, что достал его вражина, когда собирался проводник наш с каната прыгать.
«В темноте бил», — соображаю. И означает это только одно — поставил Вова Козлякин точку в отношениях старых друзей.
Канат дергаю: мол, давай вниз, Леваша.
Слетел мой абрек, аки горный баран, и обомлел.
— Гдэ Замора? — спрашивает.
— Нету Заморы, братишка, и выбираться нам теперь, скорее всего, самим.
— Гляды, вон куда его потащылы, — Леваша пальцем тычет.
И точно. Тянутся две полоски от сапог Юркиных детского размера. Все правильно, весу в нем килограммов на сорок пять — любой упрет.
Тащу наган из-за пояса и вспоминаю все истории о стрельбе в подземельях. «Плевать, — думаю. — Кого увижу, сразу шмалять буду».
Как прикинул, так и вышло. Понеслись мы по следу, уже не таясь, а за вторым поворотом увидели: тащит мужичонка плюгавенький товарища нашего под рученьки.
Я как бежал, так с ходу и бабахнул в него, потом еще. Но далековато и света мало. Темень кругом и тени какие-то по краям лучика клубятся, или кажется мне?
Не отреагировали шахты никак на пальбу. Не ворохнулись камушки, а человечишка Юрку бросил и рванул куда-то в глубину. Петляет. Я за ним.
Нюхом направление угадываю. Несется эта тварь подземная и чую, что ослепил я его и не может он никак на темноту переключиться. Еще пару раз шмальнул, гляжу, клюнул носом гаденыш, но не остановился, а так, обороты лишь немного сбавил.
Леванчик за мной пыхтит, кинжалом своим трясет. Чую я, дали мы кругаля, и неожиданно вижу проход, мелом отмеченный, где ловушка из бревен замастырена. «Если туда, — думаю, — рванет, придется мне паузу в гонках этих давать, иначе получу деревяшкой по темечку». Только карлик не в этот штрек ныряет, а в другой — метров через пять.
Я за ним. Коридор узкий, и тут вспоминаю неожиданно, что Замора про какую-то ловушку здесь говорил, а про какую, не помню.
Помедленнее пошел. След в след за уродцем этим тащусь. Отпечатки ног его четко на крошке видны, и на одном из следов этих и не нашел я опоры. Остановилось время мое, и даже за край скалы уцепиться не вышло.
Вниз валюсь и понимаю, что попал я таки в ловушку, а отпечаток мне этот Козлякин специально прямо посередине дырки замастырил.
Метра два падал и в ледяную речку ухнул. Запустила водичка щупальца свои под одежду. Подхватил меня поток, лишь на секунду мелькнул просвет, в который свалился, да голова абрека моего, Левана, с фонариком на лбу.
Со стороны вдруг картинку увидел, будто не со мной это, но надежда растаяла сразу. Понял, что это фокусы сознания.
Свет умер, как окунулся, и давай я пытаться уцепиться за что-нибудь. Ничего не получается. Дна тоже нет. Пальцы по стенам скользят-скользят, и нет ни уступов, ни крепи захудалой. Лишь раз удалось мне ухватиться за верхний край очередного тоннеля, и тут сообразил я, что наклонный он. Воздуха в нем не два метра, как там, где падал, а сантиметров тридцать всего.
Немеют руки, и понимаю я, что не вынесет меня наверх, а упокоюсь я где-то в глубине шахт этих проклятых.
Страшно осознавать неизбежное, и закричал-завыл я так люто, что, показалось, задрожал свод, а тут пальцы силу окончательно потеряли, и скользнул я в жерло это черное. Несет вода меня, и не страшно теперь совсем. Даже с течением бороться перестал.
Потолок все ниже, ниже. Десять сантиметров воздуха осталось, пять. А мне уже хорошо, и сознаю я, что это сон всего лишь. Чувствую, что скоро проснусь и лишь видением окажется вся жизнь беспутная моя. Знаю, что опять я — мальчишка, и вот оно, долгожданное утро. Свет вижу, а в нем папка мой ко мне идет.
Соображаю, что не сон это, а по-настоящему просыпаюсь я и в последней картинке угасающего кошмара вижу, как несет поток подземный тело чье-то с безвольно болтающимися руками.
41. М. Птахин
Долго-долго задвижка открывалась. Луч фонаря снаружи темноту рвет, а я палку от факела наготове держу.
Тут слышу через резину противогазную, зовут нас два голоса:
— Миха! Петр!
Понял я сразу, что вызволители это наши явились. Анечка с Лысым. «Каково им ожидание это, интересно, далось? — думаю. — И почему так долго?» Пока я это обмусоливал, Петруха сообразил, что происходит, и в дырку полез. Меня тычет: мол, чего замер-то — пошли.
Вылезаю я через проем и понимаю, что вернулись мы в общем-то с того света.
Анечка в объятия нас ухватила и смеется-плачет. Лысый задвижку крутит-затягивает.
Потом разворачивается и тащит нас куда-то. Оказалось, на лежку, где они оставались.
— Нежности какие, — ворчит Серега. — Смотри-ка, целуются они. Тут глаза и уши кругом. Фонари тушите и противогазы снимайте. Да отвяжись ты, — шипит он на меня. — Воняет, как из ямы выгребной, а туда же — обниматься…
А и точно, наверняка несет от нас с Петрухой нестерпимо, хотя человек — скотина такая, ко всему привыкает быстро.
Каждому из нас есть что рассказать. Уселись мы в темноте на спальники и давай шептаться. Прежде чем план вырабатывать, поделились, кому и что досталось в переделке этой. Заговорили разом, и каждый о своем. Минут пять остановиться не могли — такая тарабарщина получилась.
Понемногу успокоились. Выяснилось, Серега чуть в атаку на противника не пошел. Когда они с факелами из-за угла появились, была у него секундочка, чтобы перехватить их. Схватил он браунинг петровский, как догадался, что за судьбу нам враг уготовил.
Бегущего с факелами выцелил, но не получилось выстрела. Мудреным оказался для него предохранитель на ружье бельгийском — упустил время.
— Как я себя ругал, что не спросил у тебя, где он, — шепчет в темноте Серега. — Сколько мне ружей гладкоствольных попадалось — всегда разбирался, а тут мимо.
— Не переживай, — Петруха шепчет, — грамотно все получилось. А долго не открывали почему?
— Ждали они, — Анечка отвечает. — Когда факелы закинули, сразу оружие достали и давай во все стороны светить. Дважды лучом в нас попадали, хорошо, мы далеко и лежа, видно, за камни и сошли.
Серега после неудачи с браунингом стал у Анечки пистолет требовать, а та его утихомирила. Мол, все уже произошло, зажглась печка и нет смысла стрелять. А если не выйдет у нас войнушка, то и парням не поможем, и самим хана. Шутить-то поджигатели не собирались.
— А сколько их было? — интересуюсь.
— Двое. Один маленький совсем, а другой поздоровей.
— А маленький какого росточка?
— Да чуть не метр пятьдесят, — включился в разговор Лысый. — Совсем как подросток. Он факелы, кстати, и швырял, да и сам от пламени, что обратно бухнуло, чуть не сгорел. А вы-то как выскочили? Мы уж не чаяли.
