Размер лезвия такой, что ноги у наблюдателя подкосились.
Осклабился хищно парень и ногтем по лезвию ведет. Неожиданно понял «царь», что с Кавказа он. Точно, горец! И борода под стать…
«Цх-х-х-х», — машет абрек в Володькину сторону ножом, и холодок неприятный по груди ползет, будто лезвие уже вошло.
«Нет уж, пусть уходит скорей куда захочет», — подумал Козлякин. Слишком уж серьезные парни в попутчиках у Заморенка оказались. Сразу бок заныл, который пуля оцарапала, и пропало наконец-то наваждение о царствии подземном. Человечишкой мелким себя ощутил Володька, но решил проводить-таки, как радушный хозяин, гостя незваного. А тот как прошипелся с ножиком, так за плечи его и сунул.
Двинулся походкой размашистой в сторону рудничного двора.
«Интересно, что ты задумал? — бежит Козлякин за ним. — Куда пойдешь?» Долго следить не пришлось. Подходит мужик к остаткам лиственничной лестницы. На прочность пробует и на первые ступени уверенно ступает.
«Ясно все с тобою, горец, — оценивает Володька. — Решил ты судьбу по-своему испытать, ну что же, парень, пускай и тебе улыбнется сегодня удача».
Метров на десять тот наверх поднялся, когда Козлякин мастырку небольшую в самом низу лестницы соорудил. Ничего страшного, а вот пойдет обратно или нет, заметно будет сразу. Когда закончил, вернулся он мыслями к четверке бравой, безвременно головы сложившей.
«Нет их», — распрямляет спину «царь», и накатывает на него волна безумия сладкого.
Потрошить насосную пока не стал — другие дела есть. Надо теперь прогуляться до задвижки открытой, может, и прояснится что. Побежал туда сразу. Дорога вроде недальняя, но не нравится ему спешка собственная — будто воровать чего собрался, а ведь за своим идет. Это они, кто сюда залез, — воры, а он здесь дома.
Тише пошел. Никогда так вольно не шагалось ему по коридорам этим, все больше по закоулкам или шкуродерам ползал. «Кому еще дано в темноте так видеть?» — спрашивает он себя и понимает, что никому.
Серая пелена теперь не по краям вьется, а под ноги стелется. Новый горизонт открылся для Козлякина, не два-три метра, а все десять. Вот он, спуск обваленный, и лестницы край торчит. Никогда такого не было, никогда так далеко не видел…
Когда на край обрыва вышел, то водопадом, открывшимся в серой мгле, любовался минут двадцать. Закончена работа, почему не насладиться. Летит вода серым потоком и в провал подземный падает.
«Эх, если бы раньше так получалось», — сетует Козлякин, но понимает, что не сразу все. Не слушай он голосов, что о власти подземной шептали, вовек не видать ему того, чем сейчас овладел, — как ушей своих не видать.
— Ну что, парни, — проговорил он в пространство. — Снова мой верх?
Тишина.
Спустился и к задвижке пошел. Нужно оценить, что дальше делать. Вопрос серьезный, гореть, как та четверка, вовсе нет желания.
— Посмотрим, — бормочет под нос Козлякин, а сам винт крутит.
Но только край дверцы заветной шевельнулся, пахнуло как из преисподней.
«Не получится сегодня, — понимает Володька, — значит, надо на поверхность быстрее выскакивать и думать, как зайти».
Выбираться решил через дырку за камушком своим под сопкой. Прежде чем в дорогу налаживаться, потащил он груз из Юркиного лагеря к себе на постоянную нычку. Часа два потратил. Радует добыча. Стерлись границы окончательно — трофеи воинские, и все тут.
Плотно забил пристанище свое и только тут сообразил, что зря провозился. Не выйдет здесь палатку ставить — места мало, а значит, надо Юркину лежку осваивать и по возвращении скарб придется обратно тащить.
На часы глянул, сколько времени потерял, и психанул:
«На поверхность надо быстрее идти! День-два, и нагрянут ангелы из МЧС с поисками. Да и с Заморенком неясно, может, и он информацию о походе своем кому оставил?»
44. М. Птахин
Кружная дорога петровская непростой оказалась, а тут еще и груз. Хотел предложить я противогазы оставить, но не стал. Тащимся по темноте. В самом начале пути территорию козлякинскую пересекали.
Петр первым идет. Остановился вдруг резко, чуть не повалились мы, как косточки от домино. Ждем молча — приучила «подземля». Проводник наш фонарик зажег. Присел. Пальцами по полу шарит. Потом встал, свет потушил — и ходу. Чувствую, поддает все быстрее и быстрее.
На первом привале рассказал, что увидел.
— Кровь, — шепчет Петруха в темноте. — Кровь и волосы… Не иначе кому-то голову здесь проломили.
Сижу и понимаю, что, пока мы возле задвижки шептались, разыгралась здесь очередная трагедия.
— Нам это на руку, — Анечка шепчет, — а то я думаю: что эмчеэсникам говорить? Найдем во второй раз это место?
— Конечно, — Петр отвечает. — Не проблема.
На привалах почти не разговариваем, каждый в мыслях своих витает: «Да-нет, есть-пить», — и все…
Это понятно. Тяжелый денек выдался. Такого количества событий любому болтуну хватит, чтобы заткнуться.
После того как на кровь наткнулись, чую я, совсем другим человеком отсюда выйду.
«Эх, Владимир Петрович, Владимир Петрович, — думаю. — Полагал ли, когда отчеты свои писал, что столько крови здесь прольется?»
Находка про многое говорит. Сначала с нами разобрались, как с гостями незваными, а теперь друг за друга принялись.
«Кто же это нас атаковал? — задумался я. — Зачем? Все до мелочей парни предусмотрели. Факелы с собою, оружие. Заход наш верно просчитали и удар-то нанесли под самый дых».
Задумка в базовый лагерь не заходить — правильная. Если знают они про нас столько, значит, следили, и теперь около насосной засада может быть.
Тем, кто нас жег, ни Аня, ни Серега в свидетелях не нужны.
Сейчас для МЧС надо историю придумывать. Про штрек с сероводородом упоминать вообще не стоит — проскочили да проскочили. Крови на земле хватит — найдет Анечка, что сказать.
Изо всех нас только Лысый хозяйственным оказался — топает с недовольной рожей. Обвязка да система французская дороже ему удачи нашей.
«Проверить, что там внутри штрека, никто не проверит», — рассуждаю. Сосредоточился я снова на ходьбе. Петр после кровавой находки совсем уж через какие-то дебри нас повел — кругами. Красота, конечно. Минут через тридцать ходьбы проскочили мы пару водопадов. Тут уж даже Серега оттаял. Захватил он таки фотоаппарат свой «Кэннон» — фотать давай.
Петр сначала упрямился. А я ему моргаю, мол, пусть потешится. Тогда проводник наш о привале распорядился. Смотрю, не таится, в полный голос разговаривает.
Поинтересовался. Выяснилось, что ушли мы от всех торных дорог. Пустые шахты в этом углу. Нет здесь ни друз апатитовых, ни камней самоцветных для поделок. Металл тоже давно освоили — глухой угол, иными словами. Курорт.
