«Хорошо, потрошить не стал, как оставили, так и есть. Нет, ты посмотри, какие продуманные, — опять полезла наружу скрытая ярость, — ничего не тронули и даже не мелькнули — будто растворились».
Успокаивает себя и соображает половинкой, где рассудок еще остался, что нельзя сумасшествию этому воли давать. Глаза сына вспомнил и испуг в них.
«Скрутили меня камушки драгоценные, — задумался Вова. — Даже Максимка заметил».
И понял он, что очкастый с Петром затеяли. «Еще раз полезут. У чеэсников за спинами», — говорит он себе и неожиданно решение приходит, что делать надо. Тащат ноги его в нужную сторону, а Володька и не противится больше безумству. Снова всевластное состояние накатило, и проблемы теперь с горошину кажутся.
«Главное, к штреку их не пустить, — рассуждает Козлякин. — Нюхнут чеэсники вони и наверняка развернутся».
Внизу не поменялось ничего. Прислушивается к себе Володька и улавливает вдруг вздох какой-то с верхнего уровня, ну или не вздох, а трепетание слабенькое.
«Жив паренек, — понимает, — жив, но не выбрался. В тупиках где-то висит».
Некогда рассусоливать. Бежит Володька к кладовой драгоценной и понимает, что слабоват его планчик. Может, и не пойдут чеэсники к задвижке, но уж сильно изворотливы Петруха с Мишкой очкастым, да и противогазы их не подвели в прошлый раз.
Вот она, родимая. С той поры, как увидел дверцу эту, потерял покой Козлякин. Что особенно давит, так это невозможность внутрь попасть и посмотреть на камушки, которые в темноте дожидаются.
Потекла черная патока в сознание. Мутятся мысли, и ощущает себя Володька снова всевластным хозяином, которому любые поступки дозволены. Крутит винт и думает: «Сколько лет задвижке и сколько раз ее нынче открывали-закрывали?»
Как дверцу откинул, пахнуло так, что чуть наизнанку не вывернулся. Открыл пошире — и ходу.
Наблюдать устроился на той площадочке, откуда тряпкой своей с пуговицами Петрову команду пугал. Выключил фонарик и давай кромешную черноту разглядывать. Быстро темнота расступилась. Когда впервые заметил за собой способности новые, думал, что кажется. Потом привык, а сегодня распахнулись горизонты Володькины, и видит он теперь намного больше. Разом открылась картинка, будто освещение кто включил, — минуты не прошло.
«Здорово, — радуется Козлякин. — Очередной подарок темноты. Никто так не может…»
Путаются мысли, и уносит Володьку поток сладостный в страну чудесную.
Мальчишкой себя чувствует. Мальчишкой, в сказку попавшим. Когда рассказывала ему бабушка истории вымышленные, бывало у него такое состояние. Истории ее живенько в картинках представлял. Так и сейчас.
Когда неожиданно возня сверху началась, пару мгновений не получалось в реальность вернуться. Далеко унесли его мечты да видения. «Началось, — тюкает мыслишка, — началось…» Первый верхолаз, когда прибыл, принялся светить вокруг себя. С верхотурой по рации болтает и осматривается. Вторым очкастый явился. Приземлился не совсем ловко, и отцепляться ему чеэсник помог. Третий паренек из петровской команды — лысый. Партнера своего по плечам хлопает.
«Смотри, как радуются, — Козлякин думает, — не иначе, все по плану идет».
Когда все спасатели прибыли, загрустил Вова. Десять человек насчитал. Мелькали сначала идейки состроить и для них ловушку какую, но теперь ясно стало, что главное — самому не попасться.
«К задвижке пойду, — решил Козлякин. — Там буду сторожить. Остальное неинтересно».
Действительно, на что тут глядеть? Основное там, возле водопада. Момент улучил, когда насосную открывали, да и шмыгнул в темноту. Пошел вкруговую, не торопясь. Пока никого. «Интересно, надолго они здесь?» — думает и по вещам прикинуть пытается.
Понимает, что не меньше суток. Палатки рядом с петровской поставили, а значит, ночевать будут.
Снова бешенство на головушку затуманенную свалилось. Вроде только-только отвоевал территорию, и на тебе, опять посторонние топчутся.
«Ничего, — говорит себе “хозяин” подземелья. — Ничего, цыплят по осени считают…»
Воняет сильно. Такое учуял бы, сто раз подумал, идти туда или нет. «Смотри, — рассуждает, — даже сюда дошло, а как рядом пахнуть будет?» Когда в сером тумане колдовском зал с водопадом и дверцей заветной углядел, глазам своим не поверил — прикрыта дверца, и, значит, есть сейчас кто-то внутри штрека сероводородного. «Не надо было дальней дорогой ходить!» — говорит себе, а ноги к задвижке несут.
Думать не получается — нет мыслей. Туман один клубится, туман и ярость неуемная.
— Мои шахты! — закричал вдруг Козлякин. — Мои! Не отдам никому!
Вот он, винт. Шевельнул дверцу, а та лишь прикрыта.
— Подыхай! — Козлякин кричит и винт крутит. — Подыхай, сволочь!
Исчез запах. Захлопнулась ловушка. Только-только повернуться хотел, как неожиданно по голове сзади «чвак!»
50. М. Птахин
Не остается воздуха. Летят картинки передо мной: дача, бабушка Надя сало солит, и дед Саша, долгожитель наш, за что-то выговаривает.
Пальцем квадратным грозит-грозит, а я слов никак разобрать не могу. Пытаюсь по губам угадать, но выходит чушь какая-то. То ли молоток, то ли потолок.
«Молоток», — неожиданно понимаю и соображаю, где я. Дверца из штрека как была, так и заперта, молоток в руке, а под маской духота неимоверная. Закончился воздух.
Когда в детстве с пакетами целлофановыми игрались, так же душно бывало.
«Ык», — дышать пытаюсь. Силы тают, хотя чему уже таять. На молоток опираюсь и через туман розовый, в котором дед с бабкой пришли, к дверце рвусь.
«Баньс!» — гудит тарелка под молотком геологическим. «Баньс, баньс».
Нет сил, и тут, гляжу, вращается хвостовик винта. Еще оборот, еще. Туман с головой накрывает. За края цепляюсь и не вижу, как меня под руки хватают.
Выкатываюсь в черноту полную, и последня мысль моя, что погас-таки фонарик…
Клубится муть в глазах. Вонь накрывает, но чувствую я, что дышу и поднимает меня кто-то. Фонаря луч глаза режет.
В груди пожар, в голове туман, и перемешалось все.
— Мишка, — в ухо мне шепчут, — вставай.
На карачки поднимаюсь и ползу в сторону дуновения свежего, что по полу тянется.
Неосознанно ползу — как мотылек на свет.
Серега позже объяснил, что не было у него времени мной заниматься. Мужичонка, что запер меня в штреке, вот-вот очнуться мог.
Около водопада сейчас сидим. В себя приходим.
Враг наш, где его вырубили, там и валяется, связанный по рукам и ногам лямками противогазными.
— Когда увидел, как он винт крутит, бешенство меня взяло, — говорит Сережка. — Несусь к нему, а плана никакого. Одна мысль: остановить, остановить.
