Тереза налила воды из сифона, поднесла ей, а Серафим заложил руки в карманы брюк, отошел к окну, пружинил на ногах, выдавая раздражение. Свекровь присела напротив, интонации ее приобрели жалостливый окрас, чего Мила не терпела:
– Милочка, Серафим рассказал мне о твоих поисках... Я согласна с тобой, если ты считаешь, что ребенок украден, надо принимать меры. Но одной ходить по городу... ты же сама видишь, как это опасно.
– Вы действительно согласны со мной? – спросила Мила.
– Ну, конечно...
– Теперь в доме будет две ненормальные? – вскипел Серафим, повернувшись к ним.
Для Милы его поведение явилось новостью, он не позволял себе не только резко выражаться, но и повышенного тона.
– Успокойся! – в ответ закипела и Тереза.
– Ты принимаешь глупую идею моей жены? Будешь с ней ходить по городу и заглядывать во все коляски? Вас арестуют.
– Зачем же так примитивно действовать?
– Но мы уже сделали все от нас зависящее. Заявление в милиции лежит, жалобу на роддом настрочили. Что еще есть в запасе не примитивное?
– Не знаю, надо подумать... – растерялась мать.
– Вместо того чтоб ее успокоить, – сказал он, ладонью указывая на жену, – ты подогреваешь надежду. Зачем? Хочешь, чтоб она окончательно сдвинулась?
– Не смей разговаривать со мной таким тоном! – огрызнулась Тереза. – Мы должны все службы поднять, раз у Милы возникло подозрение. Она мать...
– Что ты несешь! – взвыл Серафим, потрясая руками. – Нет, это дурдом какой-то! Скажи на милость, как могли вынести ребенка, и никто этого не заметил? Там что, все до единого конченые уголовники и против нас заговор? Была б Мила одинокой, я бы еще поверил, что ее ребенок украден. Но, мамуля! Ты там так себя показала... Выкрасть твоего внука равносильно смертному приговору. Никому в голову не придет отмочить такое! Есть у нас древняя черта: халатность. Она привела к смерти сына, Мила! И надо с этим смириться. За это врачи ответят.
– Ты говоришь о нем как о чужом! – завелась Мила. Напряжение стольких дней, плюс бандит на мосту, плюс непонимание привели к истерике, она разрыдалась, как не рыдала ни разу в жизни. – А это твой ребенок. И он жив. Тебе все равно, что с ним и где он? Его будут воспитывать чужие люди, а ты своего сына не хочешь найти?
– Как? Путем заглядывания в коляски? Бред!
– Милочка, успокойся, – забегала вокруг Милы свекровь, а та не хотела слушать, ревела в голос, отмахивалась от Терезы, как капризная девочка.
– Вот к чему приводит твоя дурацкая дипломатия, – на спокойной, но вымученной ноте сказал Серафим. – Между прочим, я хотел сына больше всех вас. В общем, мамуля, вызывай психолога... хоть психиатра! Заодно сама проверься. Но чтоб этот кошмар закончился.
– Помолчи! – рявкнула Тереза, уводя Милу в спальню.
– Не рычи на меня! – процедил сын, махнул рукой и ушел из дома.
20
Мила забыла бы об обещании, если б не потребность в общении. Не по душам ей хотелось поговорить, не излить наболевшее и получить сочувствие, нет, а чуточку отвлечься, просто послушать хоть кого-нибудь. Но кого? Подруги-то, конечно, есть, из оркестра. Но как только Серафим появился в ее жизни, для других места не осталось, естественно, у этих «других» выросла обида на нее. Значит, остается Алик, он хоть и балабол, но не трепло, не разнесет на радость завистникам, что у Милки не все гладко.
– Привет, – сказал Алик, падая на стул.
Глядя на него, охарактеризовать его одной фразой: это такой-то человек – невозможно. Он и холерик, и меланхолик и так далее. Причем смена его настроений непредсказуема, что выводило из себя Милу, любившую во всем стабильность. Алик поднял скрипку, похлопал по поверхности футляра и хитро улыбнулся:
– Она вчера спасла твою честь и жизнь. Напоминаю, чтоб ты не скупилась, я жрать хочу, с утра готовился к чревоугодию.
Мила сделала заказ с поправками Алика, потом он выглушил стакан воды и со свойственной ему простотой сказал:
– Хреново выглядишь, старуха.
– А тебя это радует?
– Честно? Не радует. Вдруг назад в жены проситься будешь.
– Не буду. Ты отпускаешь бороду? Неопрятно и тебе не идет.
– Небритость придает мужчине вид сексуального самца, что воздействует на противоположный пол с губительной силой. – Официант принес закуски, коньяк. Алик потер руки, налил в рюмки. – Ну, давай выпьем!.. Ух, неплохой самогон.
Неплохим самогоном окрестил дорогой коньяк, будто до этого пил только коллекционные напитки. И приступил набивать утробу, как волк после месячного голодания. Он всегда отличался эпатирующим поведениям, ставя Милу в неловкое положение. Она спросила с оттенком равнодушия:
– Что новенького в музыкальном серпентарии?
– Приходила миленькая гадюка прослушиваться на твое место. Ноты с листа читает на уровне училища, не взяли. Так что можешь занять свой стульчик.
– Пока у меня нет желания стать объектом для жалости.
– Зря. Это неплохо, когда есть жалость, а не злорадство. Кстати, работа является средством от депрессии, особенно любимая работа. К тому же она приносит удовлетворение, как секс. Но тебе этого не понять, ты у нас застряла в ледниковом периоде и задубела, страсти – не твоя стихия. Вот моя бывшая и любимая теща... она бы меня поняла.
Можно выносить долго такого человека? Мила пожалела, что пришла, но деваться некуда. Принесли горячее, Алик налил себе коньяка, выпил и, заедая мясом, поинтересовался:
– Ответь мне, чего ты поперлась в наш курятник, да еще в такой шубе? Совсем плохая стала? Или потянуло на бедность поглядеть?
– Там живет одна женщина, я хотела с ней увидеться, – ответила Мила, ковыряя вилкой салат. – А ты как оказался в том районе?
– Я ж говорил: живу там. Поднакопил и приобрел частную собственность из двух комнат с кухней, то есть полдома. Удобства во дворе. Теперь еще накоплю, недвижимость продам и куплю квартиру ближе к центру. А почему ты одна была в столь поздний час?
– Муж по горло занят...
– Милка, – перебил Алик, – ты когда туфту лепишь, краснеешь. Это первый признак вранья в твоем бездарном исполнении. Скажи, как папе родному, правду, какая б горькая она ни была.
– Демин, ты всегда лезешь в душу грязными сапогами, – разозлилась Мила. – С чего взял, что я должна отчитываться перед тобой? Ты мне никто.
– О, о! Узнаю свою жену. Знаешь, какой у тебя недостаток? Ты нетерпима, с гипертрофированным самомнением и больным самолюбием, которые жрут тебя, как раковая опухоль.
– Это три недостатка, – желчно сказала Мила.
– И злая, – с удовольствием заключил он. – Значит, четыре.
– Доедай свое мясо и катись.
