В 1890 году, 5 июля, Короленко отправился по Волге в Козьмодемьянск вместе с двумя подростками-племянниками. Там пересел на маленький ветлужский пароход, в очерке он носит название «Любимчик». С юмором писатель рассказал о том, как капитан судна все торопил пассажиров, объявляя, что оно вот-вот отвалит – и так целых полдня. А потом – страницы, посвященные поездке по Ветлуге, которую, казалось, пароход вот-вот расплещет своими колесами, разговоры пробиравшихся в верховья реки крестьян. От Воскресенского Короленко двинулся пешком во Владимирское. И проведя там несколько дней, пошел к Керженцу. По нему, купив ботник, сплавлялся в Макарьев – старинный город при впадении Керженца в Волгу, который был когда-то знаменит своей масштабной ярмаркой. Обо всем этом писатель рассказал в очерке «В пустынных местах». Но главное впечатление – «таинственное озеро чудес и темной веры в призрачное прошлое» Светлояр, на котором у него получилось «с палкой в руках и котомкой за плечами» смешаться с толпой, чтобы «смотреть, слушать и ловить живую струю народной поэзии среди пестрого мелькания и шума».
«В укромном уголке берега, где лес переходит в мелкую поросли, стоит старик и удит рыбу… Он босой, без шапки. Во всей фигуре – солидное деревенское благообразие, какая-то черта, характерная для человека, уважающего себя и привыкшего к уважению.
– Здравствуйте, дедушка!
Умные глаза из-под шапки седых волос некоторое время продолжают изучать меня. Потом выражение их смягчается.
– Мир, дорогой, – отвечает он. – А вы кто такеи? Что за человеки?
– Нижегородские.
– Дело. На горы наши пришли? Так вам бы прийти под Владимирску владычицу. Вот тогда гоже у нас.
– Бывал и на Владимирскую… Что? Каково клюет?
– Плохо чтой-то. Вот ден десяток назад успевай только закидывать. А ноне, вишь, и не дернет…
Светлояр. Рис. Владимира Короленко
…Вода кристально прозрачна: на дне, пока оно не ушло вглубь, видно все до последней иголочки. Все оно усеяно “обломом”: веточки, ветки, кое-где целые стволы слежались плотно друг с другом и лежат отчетливые, точно живые. Нигде признаков ила, разложения, гнили.
– А на середке, – говорит рыбак с наивным удивлением, – черно, что ночью. И чудное дело, братец мой, что за озеро это у нас. Этто годок, может, с пять выезжали мы тут в ботничке, лот спущали. Саженях на двадцати стала гиря, нейдет. Я ее взял и так, отряхнул. Что ж ты думаешь: пошла опять и пошла и пошла. Веревка вся, а дна нет. Другую навязали. Семьдесят саженей, а дна все нету…
– А правду говорит: будто тут где-то есть течение?
– Кто знает. Весной этто в Люнду, правда, источина невеличка живет. А что сказывают, будто с Волгой имеет собчение, так нет. Не полагаю я этому быть. Потому, видишь ты: надо бы у нас тогда волжской рыбе водиться…
– А ты, милый, нашего Летописца читал ли? – спросил он, помолчав.
– Читал.
– Наплачешься! Правду я говорю?..
– А сами вы, дедушка, звон слышали?
Он постоял молча, как бы в нерешимости…
– А насчет звона я тебе вот бывальщину расскажу, а ты слушай. Я тогда еще мальчиком был малыем, по семнадцатому году. А теперь мне семой десяток на исходе. Много ли время?.. И работал я вон тут на горой кирпичи на нашего князя, на господина Сибирского, помещика, с матерью. Прихаживал тогда на озеро старичок, Кирила Самойлов. Родом из села Ковернина. И был у него пчельничек свой, на пчельнике и жил; мед продавал и воск тоже. Угодный был старичок. И все хотел спастися, не хотел так, чтобы на пчельнике помирать. И стал к нам прихаживать, на “горы”. Укутает пчелок-то на зиму и придет. И залезет в гору. Даже так, что по неделям живал, спасался.
– Значит, тут пещеры были?
– И-и… Много! Только, конечно, по тайности. Потому что на ту пору уже разгонять принимались…
– Ну а что же с Кирилом Самойловым?
– Да… Прихаживал, говорю, молился. А тут выгонка пошла, нельзя стало. Ну, он, бывало, придет да к нам, схоронится в сарае, пережидает жестокое-то время. А то у матери моей в амбарушке поживет. Мы думаем себе: что ж, ничего. Старичок и старичок. Мало ли их. А он вот какой старичок: стал звон слышать. Утречком как-то спим мы, до свету еще. Он будит: “Вставайте, что вы спите. Тут чудеса. Послушайте-ко”. Проснулись мы. – “Слышите ли?” – “Нет, мол, Кирила Самойлович, ничего не слыхать. Только по листу ветер”. – “Как это, – говорит, – не слышите. Припади, старуха, к земле”. Мать к земле припала: “Так, говорит, вроде шум. Дерева сотрясаются, так гудят: бу-у да бу-у…” – “Не древа, – говорит, – маловерная. Ухи у тебя заложило. Я вот слышу въяве: это у них к заутрене вдарили. Слава тебе, Владычице, Пресвятая Богородице, святые угодники. Удостоился и я, грешный…” Ну, потом чаще да чаще… А там уж и видеть стал. Туман, говорит, на озере-те, а в тумане так обозначает, что город, и церкви, и княжецки палаты, и монастыри великолепные. Сам говорит, а сам плачет, бороденка трясется. Теперича, говорит, надобно мне туда попадать беспременно. Оттеда уже, известно дело: преставишься в экой благодати, прямо в рай…
Никаких, говорит, денег не пожалею. Вклад им положу…
– Ну и что же?
– Пошел по народу говор: Кирила Самойлыч звоны слышит, невидимый град ему открывается. Ушел он к себе на пчельник. Потом, слышим, продает пчельник, продает избу, все имущество, одним словом, порешил. Пришел опять к нам. «Что ты, мол, Кирила Самойлович?»
– Молчите, – говорит. – Скоро за мною придут. Попрощаться пришел.
– Куда же ты пойдешь? Мы бы поглядели.
– Нельзя вам видеть, как я с ними отправлюсь. Ваши, – говорит, – глаза грешные.
Глядим: чудной наш Кирила Самойлов стал. Хлеба не ест, квасу не пьет, извелся, а лик веселый. Раз этак утречком на ранней поре прокинулся я, вышел из сараев вон на тот узгорочек. Глижу, сидит Кирила Самойлов на бережку, с ним двое, вроде монахи в клобучках, и у одного бороденка оказывает будто седая, другой черный. И беседуют. Черный на озеро рукой кажет. Страшно мне стало, так что даже в глазах заметило, темная вода пошла. Прокинулся. Нет никого, только Кирила Самойлов на горку здымается…
…После того не в долгом времени пропал старичок без вести. От нас же и скрылся. Оделся напоследок чистенько, причесался, умылся, попрощался, и нету стало. Как в воду канул. Нету нашего Кирила Самойлова и нету. Думали мы: не ушел ли ранним делом к себе в Ковернино. Довелось в ту сторону побывать, я нарочно и завернул. “Где, мол, Кирила Самойлов у вас?” – “Нет Кирилы Самойлова. Пропал без вести. И на пчельнике другой уж сидит”. Вот, поштенный, каки дела-то. А?
– Так и не объявился после?
– Где объявиться! Сказывали, положим, всяко, да чего сам не видел, так что и говорить.
