– Нет, не всё, – сказал Трофим.
– А что ещё?
– А то, что вышел, обернулся и плюнул.
– Как плюнул?! – вскричал Ададуров.
– Так, очень просто. На пол. И сапогом растёр.
– Не растирал я! – ещё громче крикнул Ададуров.
– Но плевал же? – спросил Годунов.
Ададуров ничего не отвечал. Тогда Трофим сказал:
– Плевал. Рында Пётр Самосей крест поцеловал и показал: плевал.
– Ну?! – ещё строже спросил Годунов.
– Был грех, – чуть слышным голосом ответил Ададуров. Глаза у него бегали, губы дрожали, щёки пошли пятнами.
– Эх, Сёма, Сёма, – сказал Годунов. – На государевы слова плевать – я даже не знаю, как это называется.
– Боярин! – вскричал Ададуров. – Да не на государя я! Да поперхнулся! Да…
– Молчи, – строго сказал Годунов. – После сам всё государю объяснишь. Про то, как поперхнулся расскажешь. От государевых слов поперхнулся. Ну-ну!
И повернулся, и хлопнул в ладоши. В двери показался стрелец.
– Этого, – и Годунов кивнул на Ададурова, – к Ефрему.
– Боя-рин! – заныл Ададуров, хватая Годунова за руки.
Годунов от него отстранился. Стрелец схватил Ададурова и потащил к двери. Ададуров почти не противился.
Когда дверь за ними затворилась, Годунов сказал:
– На государя плюнул! Что же государь сказал такого, что он расплевался?
Трофим молчал, будто не слышал ничего. Годунов опять заговорил:
– А у тебя нюх, Трофим. Почуял! Теперь я понимаю, почему царь тебя призвал. Ещё бы!
Трофим опять промолчал. Стоял, не шевелясь, и смотрел в пол перед собой. Годунов вдруг сказал:
– О! Смотри!
Трофим поднял голову. Годунов указывал на окно. За окном шёл снег. Годунов сказал:
– Добрая примета. Все следы будут видны. – И вдруг спросил: – А ты чего стоишь? А то ведь скоро ночь. Зюзин придёт, будет тебе глаза выкалывать, если никого не сыщешь.
– Я, это… – начал было Трофим.
– Знаю, знаю! – перебил его Годунов. – Вы на царицыну половину собирались, к Мотьке.
– Ну… – только и сказал Трофим.
Годунов, усмехнувшись, продолжил:
– А что! Марьян же пропал. И люди везде говорят, что он пошёл к Мотьке и там как куда провалился. Вот только сама Мотька говорит, что он к ней не приходил, она его не видела. И куда он мог пропасть, она не знает. Так что, я думаю, может, его уже на свете нет. А нет из-за того, что он что-то видел, может, как кто туда входил, в покойную, через ту дверь. А может, и не видел ничего, и зарезали его совсем не потому… Ну да ты сам про это всё услышишь. От Мотьки. Потому что ты сейчас туда пойдёшь!
– Да как мне туда пройти? – сказал Трофим. – Кто же меня туда пустит?!
– А как ты раньше проходил? Через Карпушу? – спросил Годунов, усмехаясь. – За три алтына. – Но тут же засмеялся и продолжил: – Ладно! А теперь пойдёшь задаром. Отсюда всё время прямо, выйдешь на медный рундук, там тебя пропустят, я велел, чтоб пропустили, и дальше опять пойдёшь прямо, выйдешь к мастерицам, и у них спросишь про Мотьку. Придёшь к Мотьке… – И вполголоса спросил: – Знаешь, кто она такая?
Трофим утвердительно кивнул.
– Вот и славно, – сказал Годунов. – И у неё всё узнай. Всю подноготную! Как хочешь узнавай, но чтоб узнал! И сразу ко мне обратно. Чтобы до полуночи вернулся! И чтоб никто про это не пронюхал! И я тогда замолвлю за тебя у Зюзина. А попробуешь сбежать… Да не попробуешь, я чую. А теперь ступай. И чтобы в полночь был обратно. С вестями! А вестей не будет – перетру верёвками. Сам! Вот этими руками! – И он потряс кулаками. – А пока ступай.
Трофим поклонился и вышел. В сенях надел шапку и подумал, что может и вправду бежать бы, потому что хуже всё равно не будет – некуда.
20
Но не стоять же на месте! Трофим вышел из сеней и пошёл прямо, как ему было велено. В голове гудело. Ещё бы! Глаза вынут или перетрут верёвками. Какая разница, думал Трофим. Эх, если б знал, не открывал бы или велел Гапке открыть и сказать, что он запил, третий день домой не кажется, они и ушли бы… Да что и говорить, думал Трофим, идя дальше по переходу, хуже было только десять, нет, уже больше лет тому назад, когда его послали в Новгород. Вот тогда была беда так беда, а тут что, тут даже полбеды не наберётся. Подумав так, Трофим заулыбался, ему стало легко дышать.
Тут он как раз дошёл до тупика, свернул – и увидел свет, а на свету рундук, обитый медью. При рундуке сидели четверо стрельцов-белохребетников. Крайний из них, с бердышом, сразу вскочил и заслонил Трофиму путь. Трофим остановился. Но от рундука тут же сказали:
– Не замай!
Стрелец убрал бердыш. Трофим обернулся на сидящих. Один из них сказал:
– Пыжов! Покажи ухо!
Трофим сдвинул шапку, показал. Стрелец велел пройти.
Он прошёл через рундук и пошёл дальше. Ухо ему обкорнали в ту зиму, когда он, по доносу, ездил в Новгород. Донос был про подпиленные гири, вот какое было дело. Сколько времени с того прошло! Тогда боярина Михайлы над ними ещё не было, Приказом заправлял думный дьяк Дружина Вислый, душевный, между прочим, человек. Таких теперь не сыщешь…
И тут Трофим сбился с мысли. Переход разделился на два рукава, а боярин велел идти прямо. Трофим подумал, что вправо – прямее, и свернул направо. Теперь он ни о чём уже не думал, а шёл и сторожко прислушивался. Но ничего слышно не было. Это плохо, когда совсем тихо, подумал Трофим. Это значит, что кто-то затаился. А что такое убить человека? Ткнул шилом сзади под лопатку – и готов. И даже если промахнёшься, то всё равно с лопатки соскользнёт и куда надо вопьётся. У Трофима тоже было шило, но пока он станет за ним нагибаться, доставать из-за голенища, ему можно не только в спину ткнуть, но и по горлу полоснуть, а после сунуть тот нож в руку, сжать пальцы – и после в розыске сказать, что это он сам себя зарезал. Так часто делают, а потом не сознаются, а зачем? Надо только оттерпеться, надо знать закон, что больше трёх висок не бывает, три раза подняли на дыбе, три раза прошлись кнутом, три раза промолчал – и не виновен! Вот какое это дело дыба – красота! Сколько злодеев так ушло через неё, и ничего не поделать, поэтому, думал Трофим, надо всегда…
И остановился, замер. Слева кто-то чуть слышно дышал.
– Эй! – тихо окликнул Трофим.
– А ты кто? – с опаской спросил этот кто-то.
Голос был бабий, тонкий, молодой. Трофим наклонился к голенищу, полез за шилом и сказал:
– Меня Трофимом звать. Я из Москвы. Ищу Ксюху белошвейку, она меня знает.
– Зачем она тебе? – спросил тот голос. – И зачем шило берёшь?!
Тьфу ты, пропасть, подумал Трофим, как она в такой темнотище ещё что-то видит?! И сунул шило обратно, сказал:
