А она рычала страшным голосом и душила всё крепче и крепче, Трофим ничего уже не видел, кровь залила глаза…
Но тут раздался шум, это распахнулась дверь и в горницу вбежали, закричали и затопали! Схватили Шереметеву и стали её отрывать от Трофима, оттаскивать, она кричала дико, не давалась…
И всё же её оторвали, повалили на лавку, прижали, держали за руки, за ноги. Держали стрельцы. А ближняя боярыня металась рядом, причитала что-то непонятное и воздевала руки. Трофим вскочил, поднял целовальный крест, замахнулся им и закричал:
– А ну тихо! Всех поубиваю!
Стрельцы опомнились и замерли. Ближняя боярыня застыла с поднятой рукой, будто её околдовали. Шереметева затихла, перестала дёргаться и теперь смотрела только на Трофима. Трофим убрал крест, поднял с пола шапку, надел её и сказал:
– Выходите. Я сейчас с ней договорю. Ну! Что?! Не слышали?!
Стрельцы и боярыня вышли. Шереметева села на лавку, медленно утёрла губы. Потом подняла глаза и посмотрела на Трофима. Глаза у неё были безумные. Трофиму стало её жалко.
– Дура, – сказал Трофим. – Если где ещё такое брякнешь, язык вырвут. Просись в монастырь.
Шереметева чуть слышно всхлипнула. Трофим ещё раз сказал:
– В монастырь! Ибо на воле ты не выживешь – убьют.
Шереметева в ответ заулыбалась. Трофим тяжело вздохнул и вышел.
В сенях его дожидались стрельцы и боярыня. Трофим, повернувшись к ней, сказал:
– Государыню одну не оставляйте. Тронулась.
– А что говорила она? Что говорила? – зачастила боярыня.
– А чего она может сказать? – сердито ответил Трофим. – Обезумела она, вот что, лечить её теперь надо, отпаивать.
И он пошёл, на ходу подумал, что это всё, чем он сейчас может ей помочь. Хоть бы ему кто-нибудь помог! И вышел.
29
Как только Трофим вышел из сеней, к нему сразу подошли двое стрельцов. Трофим их узнал, это были зюзинские. Они молча повели его по переходу, повернули, вышли на крыльцо, сошли с него и повели задами вдоль дворца. День был погожий, морозный. Трофим дышал полной грудью, спешил надышаться. Потом они опять поднялись на крыльцо, опять на медное, пошли знакомыми углами и вскоре вышли к зюзинской стене, постучали к неё, открылась потайная дверь – и Трофим вошёл в неё. Один, конечно.
Посреди хоромины сидел на своей лавке Зюзин, сбоку горел светец, а сам Зюзин держал в руке кочергу – ту самую, царскую – и поигрывал ею. Ага, радостно подумал Трофим, принял-таки Зюзин кочергу, слава Тебе, Господи, и мысленно перекрестился, снял шапку и поклонился великим обычаем.
Когда он распрямился, Зюзин насмешливо сказал:
– Знаю, знаю! Эта дура блаженной прикинулась. Ну, так и будет блаженной. Сама напросилась. Посадим на цепь.
Эх, с досадой подумал Трофим, вот и насоветовал. Язык бы обкусить!
А Зюзин уже продолжал:
– И кочерга твоя – так себе. Тоже невеликая добыча. Знающие люди посмотрели, говорят: бабья работа, хлипкая. Ну да испытаем, ладно. А не покажет никого, мы на тебя покажем. Руку выставь!
Трофим выставил. Зюзин поднёс к ней кочергу, но волоски не дрогнули.
– О! – с досадой сказал Зюзин. – Видишь? Не трещат.
– Так я же не убивал!
– А если задумывал? Чую ведь: задумывал! Вот и должны были трещать. А не трещат. Ну да там дальше посмотрим. Но знай: не найдём никого, я тебя этой самой кочергой…
И тут Зюзин замолчал. Трофим настороженно спросил:
– Так это что, дальше уже не я буду искать?
– А зачем ты нам теперь? У нас теперь есть кочерга вместо тебя.
Трофим закусил губу. А что, подумал он, пускай сами это разгребают, а он, пока не поздно, на коня – и скорей отсюда, домой, в Москву! Но, тут же подумал, а если не найдут здесь никого? Вот тогда ему уже никак не вывернуться, тогда его сразу на кол! И Трофим торопливо сказал:
– Нет! Так нельзя! Вы так никого не сыщете. Это только я могу сыскать. Баба Аграфена так и говорила: эта кочерга мне в руку, только мне! Так она наворожила. Иди, у неё спроси!
– Ну… – начал было Зюзин…
– Дай! – громко сказал Трофим, протягивая руку.
Зюзин взглянул на него, прищурился, сказал:
– Ну, Трофимка, сам на дыбу лезешь. Лезь!
И протянул кочергу. Трофим взял её и тотчас же подумал: дурень, дурень, Зюзин прав, теперь буду один за всё в ответе!
А Зюзин сказал:
– Ладно. Хватит чесать языками. Розыск не ждёт! И вот что я надумал: сделаем это вот как – пойдём в покойную, будем людей вызывать и испытывать. Покойная теперь – огого! Мимо неё ходить боятся. А затащить туда да испытать – всё выложат!
– А затаскивать кого? – спросил Трофим.
– Вот то-то и оно! – воскликнул Зюзин, злобно усмехаясь. – Место там продувное – это при той второй двери, там кто только в тот день ни шастал: и по поварским делам, и по истопничьим, и сторожа, и стрельцы, приживалки… Тьфу! Полдворца смело бери испытывать.
– Так сколько же мы этак будем… – начал было Трофим.
Но Зюзин строго перебил:
– Сколько надо, столько будем! А что! Тут любой мог это сотворить: выскочил из-за спины, тырц кистенём в висок – и готово! А с кем Марьян на это сговорился, кого пропустил в ту дверь, откуда теперь знать? Марьян же пропал.
– А что Марьян?
– Как что? Сидел тогда на рундуке, смотрел за дверью, после кого-то вдруг недосмотрел – по сговору – и тот проскочил и убил. А после и Марьян пропал. Не зря это, ох, не зря! Заметали следы! Но вот если бы сейчас найти Марьяна, он бы нам сразу указал, кого искать, и тогда и без кочерги бы управились.
– А если мы никого не найдём? Если кочерга ни на кого не укажет, тогда как?
– Тогда это Марьян убил.
– Так он на рундуке сидел! Все говорят…
– Да мало ли что говорят! И не под пыткой же. Человеку глаза отвести – это раз плюнуть. Вот он тогда и отвёл. Они сидят и ничего не видят, а он шнырь в дверь! И убил! А теперь пропал. Значит, он и есть злодей. Так? Или не так?
Трофим молчал, а сам думал: а чего, и правильно, и никого больше казнить не надо, всё на Марьяна спишется, а ему что, он убитый, ты только не говори им про это, и розыск закроют. И тебя в Москву отпустят. К Гапке…
– Чего это ты бормочешь? – громко спросил Зюзин. – Ты яснее говори!
– Виноват! – сказал Трофим.
– Что мне твоя вина? Мне злодей нужен, – сказал Зюзин. Обернулся и позвал: – Амвросий!
Вошёл Амвросий – стрелец, не из простых, потому что был с начальным посохом. Зюзин сошёл с лавки, взял Амвросия за рукав, отвёл в сторону и начал ему что-то нашёптывать. Амвросий кивал. Потом развернулся и вышел. Зюзин постоял, подумал, потом повернулся к образам, перекрестился и сказал:
