Зюзин, ещё сильнее покраснев, неспешно распрямился. Его всего трясло от злобы. А Годунов усмехался. Что бы было дальше, неизвестно…
Но тут открылась дверь, рынды внесли воду, оттолкнули Зюзина и стали вместе с Софроном поить царя из простой кружки. Царь давился, обливался. Софрон успокаивал царя. Годунов стоял над ними и зорко поглядывал по сторонам. Царь понемногу приходил в себя.
А потом вдруг начал всех отталкивать, сел на полу, утёрся и поднял руку. Софрон его за эту руку поднял. Один рында подал царю шапку. Второй рында подал посох. Царь, помолчав, сказал:
– Не надо. В нём бесы. Надо сперва бесов выгнать. Позовите Феодосия, он выгонит.
– А что с этим? – спросил Годунов, указав на Трофима.
– И в этом тоже бес, – ответил царь. – И из него тоже выгнать. Но не здесь.
Годунов, оборотившись к Зюзину, велел:
– Чего стоишь? Веди!
Зюзин схватил Трофима за руку и потянул к двери.
42
За дверью стояли стрельцы. Зюзин толкнул на них Трофима. Те подхватили Трофима и повели куда-то. Никто ничего не говорил. Трофима били по бокам, по голове. Трофим шатался, но не падал. Чёрт его дёрнул, думал он, зачем распускал язык, показал бы на Марьяна и было бы тихо. А так – получай! Продолжая бить, повели его вниз по лестнице. Ведут на крыльцо, думал Трофим, а там совсем убьют. А что?! Трофим часто видел, как на крыльце убивали. Выведут, поставят на самом верху, старший крикнет, кто-нибудь из младших саблей ш-шах! – и голова долой. И покатилась по ступеням вниз, к толпе…
Но потом отрылась дверь, и они в самом деле вышли на крыльцо. Во дворе было уже довольно сумрачно, морозило. Трофима толкнули в спину и повели вниз по ступеням. Внизу, во дворе, было пусто. Завтра отрубят голову, подумал Трофим, когда соберут толпу, а пока будут пытать. Но куда ведут? Ефрем же остался здесь, в подвале. Трофим обернулся. Ему дали в зубы, схватили под руки, свели с крыльца и повели по снегу, по двору. Снег был свежий, пушистый, нетоптаный. Трофима ударили сбоку, и он упал на снег, его плотно обступили и начали бить сапогами. Трофим вертелся, закрывал рёбра локтями – били по голове. Стал закрывать голову – били по рёбрам. Трофим катался по земле. Зюзин смеялся. Стрельцы били всерьёз, в охотку.
Вдруг Зюзин крикнул:
– Хватит!
Стрельцы сразу остановились. Трофим лежал на спине. Загрёб полную пригоршню снега и начал утирать лицо. Снег быстро набух кровью. Трофим зачерпнул ещё.
– Хватит! – опять сказал Зюзин. – Не баба! Чего красоваться?! Берите!
Трофима подняли и, поддерживая, повели по снегу дальше, через двор. Мимо Митрополичьей звонницы. К Троицкой башне! Трофим не верил собственным глазам! Ещё бы! Ведь его вели туда, где, как говорила Мотька, есть сухой колодец, а из него ход за стены. Марьян думал туда пробраться, взять с собой Мотьку и сбежать…
И вдруг прямо туда вели Трофима. Так, может, Мотька не повесилась, а наколдовала, и теперь, по её колдовству, Трофима заведут в ту башню, толкнут в тот колодец и он спасётся. А что?! А почему бы не спастись? Что он кому худого сделал? Или он что не по-божески сказал? Нет, он сказал, как было, он на Марьяна не клепал, он никого не оговаривал…
А дальше он подумать не успел, потому что его опять ударили, опять по голове – и оглушили. Он упал, во рту было полно кровищи, он харкал кровью и мычал, потому что кричать уже не мог. А его тащили дальше. Подтащили к башне, затащили по ступенькам, открыли дверь, втащили в сени. Там горел огонь. Кто-то спросил: «Кто это?», ему ответили: «Скотина», кто-то опять спросил: «Куда его?», ему ответили: «В колодец». И Трофима опять поволокли, теперь уже по полу, пол был каменный, его волокли вначале прямо, потом повернули, потом повалили на спину и начали обыскивать. Забрали овчинку с орлом, сняли пояс, в поясе нашли двадцать рублей ефимками, забрали, потом сняли с пальца перстенёк, на что Зюзин засмеялся и сказал: «Скоты!», потом добавил: «В сапоге ищите, в левом», няли сапог, достали шило, сапог не стали надевать и потащили дальше. Зюзин грозно сказал: «Открывай», что-то заскрипело, кто-то спросил: «А не убьётся ли?» «А хоть и убьётся, – ответил Зюзин и велел: – Кидайте!» Трофима скинули. Он упал куда-то вниз, на твёрдое, и потерял сознание.
Так он лежал долго. Потом начал мало-помалу приходить в себя. Но ничего не видел. Да там и свету никакого не было, как там что-нибудь рассмотришь? Также и расслышать не получалось. А на ощупь Трофим понял, что он лежит на песке. Песок был твёрдый, слежавшийся. По бокам была стена. Стена была каменная. Трофим прополз вдоль стены. Стена всё время загибалась внутрь. Трофим, похоже, полз по кругу. Круг был небольшой. Похоже, это был сухой колодец – тот самый, про который говорила Мотька. Трофиму стало жарко. Он начал туда-сюда ползать, ощупывать стены, искать лаз из башни.
Лаза нигде не было. Тогда Трофим немного полежал и успокоился, а после поднялся на колени и начал медленно, камень за камнем, ощупывать стены. Но камни не поддавались, ни один не шелохнулся. Трофим проверил их ещё раз. Потом ещё раз. Потом рыл песок. Песок не поддавался. Хоть бы шило оставили, сволочи, думал Трофим, с шилом было бы способнее. Трофим тяжело дышал, болели рёбра, правый глаз заплыл, нога без сапога замёрзла. Трофим прочёл Отче наш, перекрестился и подумал, что если б здесь был лаз из башни, Марьян давно бы по нему сбежал и Мотьку с собой забрал бы. А так он убился, а её повесили. А Трофим ещё живой! И ещё до завтра будет жить. И, может, даже и до послезавтра, если про него вдруг забудут. Подумав так, Трофим хмыкнул, сел, упёрся спиной в стену и вытянул перед собой ноги. Левая нога, без сапога, уже крепко озябла. А сколько здесь ещё сидеть? До послезавтра насмерть околеешь. Трофим поднял голову. Вверху было темным-темно. Трофим подумал: значит, лаз, через который его скинули, закрыт. Как же его теперь будут доставать обратно? Или доставать уже не будут, а так и оставят здесь помирать? Это было бы лучше всего.
Но, тут же подумалось, и Зюзин тоже понимает, что ему так лучше. Поэтому он скажет: «Что это такое? Мы тут все ходим под Богом, а он прохлаждается? Не быть тому!» И велит завтра с самого утра достать. Да и царь утром проснётся, сразу спросит: «Где тот пёс смердячий, который мне вчера дерзил, приведите его сюда да потешьте меня!» Потому что в иное время царь сам сюда пришёл бы тешиться, а тут занемог, вот и велит, чтоб привели. И приведут! Царь сразу начнёт срамить Трофима, говорить, что как же ты, как будто какой нехристь, посмел мне такое говорить вчера?! А ну, скажет, Ефремка, чего даром мою рубаху носишь, а ну давай отплачивай, потешь меня! Ефрем ему тут же поклонится, снимет у себя с головы ремешок, а он у него всегда повязан, чтобы волосы в глаза не лезли, – снимет и повяжет Трофиму, возьмёт ложку, всунет её под ремешок, а потом начнёт накручивать. Ремешок начнёт давить, кожа на лбу и за ушами лопнет, начнёт хлестать кровь, голова начнёт трещать, Трофим выпучит глаза, а Ефремка знай себе крути, Трофим уже орёт как оглашенный, а царь смотрит на него и усмехается. А после говорит…
