– Это у Лутохиных. Так им и надо.
Трофим откашлялся. По улице опять скакали, и опять на вороных, с огнями. Подожгли соседнюю усадьбу. Открыли ворота, ворвались туда. И вот уже и там всё запылало. Заорали бабы.
Проскакал по улице одиночный верховой в чёрном опричном кафтане, проволок за собой на аркане кого-то.
Подъехали ещё с десяток, стали уже ломиться к ним во двор, не к Еремею с Трофимом, а к их хозяину, который их к себе пустил на подселение. Били в ворота. Хозяин вышел из своих хором, он держал копьё наперевес, за ним валили его слуги, все кто с чем. Государевы люди стучали в ворота, пытались их выбить. Ворота оказались крепкие, не поддавались.
– Ну! – яростно воскликнул Еремей. – Жить хочешь, возьмёшь грех! Айда!
И он сбежал с крыльца, перебежал через двор, открыл их калитку – открыл настежь, – выбежал на улицу и закричал опричникам:
– Сюда! Сюда! – и замахал руками.
Они поскакали на него. Первый подскочил к нему, махнул саблей – и снёс ему голову. Безголовый Еремей упал, голова покатилась по снегу. Трофим начал креститься.
А опричники уже, теснясь, заскакивали к ним во двор через открытую калитку. Трофим, не докрестившись, соскочил с крыльца и кинулся на задний двор, а там через тын, через соседский двор, опять через тын – и к Волхову. И дальше побежал, вдоль Волхова. Волхов был чёрный, как опричный конь, а вокруг – белый снег. Трофим бежал вдоль берега к Великому мосту, думал, только так можно спастись, ибо сейчас софийские мост подожгут – и тогда все царские на этой стороне останутся, а там, на Софийской стороне, можно спастись, там не достанут пока что. Про то, чтоб повернуть к опричникам и объяснить им, что он тоже царский, у Трофима даже в мыслях не было. Бежал…
И вдруг впереди опять увидел конных. Свернул в переулок. Там снова перебрался через тын, метнулся по дворам, опять заскочил в переулок, стараясь держать так, чтобы выбежать к мосту, но как назло получалось, что он всё больше забирал вправо и вправо, пока не забежал в такую тесноту, что и бежать-то было уже некуда. Трофим остановился, осмотрелся…
И окаменел! Ещё бы! Это же был тот самый закоулок, в котором он недавно встретил Шубу! Трофим прислушался. Издалека раздался колокольный звон. Как и в прошлый раз, подумал Трофим. Это знак. Да только теперь Шуба уже усмехаться не будет! Руки у него длинные – как грабли! А сам он – трёхаршинный. Больше ни о чём не думая, Трофим достал из голенища шило. Колокола ещё сильней ударили. Трофим сдвинул шапку на затылок, чтобы не мешала.
И тут из-за угла вдруг вышел Шуба. На этот раз он был весь в чёрном, шапка по самые глаза, а руки прятал в рукавах, их не было видно. Если бы не грозный взгляд да борода торчком, Трофим Шубу не узнал бы. Подумал бы, начальный человек опричный. Или, может, так оно и есть, опричный, тут же подумалось Трофиму, кто бы ещё здесь шастал? Трофим поднял шило…
А Шуба быстрым шагом подступил к нему, поднял руку, задрался рукав, из рукава вылезла рука с ножом, нож был здоровенный, мясницкий, и Шуба замахнулся им! Трофим пригнулся, проскочил у него под рукой – и изо всей силы всадил Шубе шило в бок! Шуба дико хыкнул, повернулся. Трофим вырвал шило и ещё ударил! И ещё! Шуба закричал, крик захлебнулся в бульканье, кровь хлынула у Шубы изо рта, Трофим толкнул его, Шуба свалился в снег, Трофим вскочил на него…
И тут услышал сзади крики, гиканье, топот. Топот быстро приближался. Шуба хрипел всё тише. Щёки у него задёргались. Из глаза потекла слеза. Так тебе и надо, пёс опричный, подумал с радостью Трофим, ещё раз замахнулся шилом…
Но тут подбежали сзади, закричали матерно, схватили Трофима под руки, стащили с Шубы, отобрали шило, поставили на ноги, стали трясти. Трофим ничего не понимал. Он только видел – все вокруг одеты в чёрное, при саблях. Государев полк, подумалось, кромешники. Пресвятая Богородица, помилуй…
Да только чего было миловать? Трофима же не убивали и не мучили, а просто держали под руки, правда, держали крепко. А возле Шубы хлопотали. Это значит, разложили на снегу, положили под голову шапку, расстегнули шубу, потом кафтан, потом разорвали рубаху и открыли грудь. Она была вся в крови. Кровь стёрли рукавом. На груди у Шубы оказались знаки – два орла. Трофим не поверил собственным глазам! Сунулся вперёд…
Но ему тут же дали по бокам и осадили. А того, на снегу, заслонили. Обступили плотно, зашушукались. Трофим клацал зубами и шатался. Его всего колотило. Он думал: «Господи, кого же я убил! Я же отбивался, Господи! Я же не думал, Го…»
И он стал оседать на снег. Его встряхнули, сказали:
– Стой, пёс, покуда не убили!
Трофим подумал: может, так и лучше бы.
От тех, кто стоял вокруг Шубы (пусть Шубы, подумал Трофим, Шубы, конечно, Шубы!) – выступил один и подошёл к Трофиму. Это был приземистый, плечистый человек в высокой куньей шапке и с начальным посохом. Зюзин, подумал Трофим, обмирая. Он же много чего о нём слышал. Сейчас сразу убьёт, подумалось.
Но Зюзин – а это и был он, Трофим не ошибся, Зюзин спросил самым обычным голосом:
– Ты кто такой, холоп?
– Трофим Пыжов я, – ответил Трофим и утёрся.
– Здешний? – спросил Зюзин.
– Здешний.
– А это кто такой? – и Зюзин кивнул себе за спину.
– Знать не знаю, – ответил Трофим.
– А зачем ты его так?
– Не знаю, спьяну.
– А ну дыхни!
Трофим дыхнул. И тут же Зюзин пнул его под дых. Пнул очень сильно. Трофим потерял сознание и упал.
Очнулся он в какой-то яме. Ночью. Опять было темно и холодно. Ну и много ещё было всякого. И очень долго! Первым пришёл Зюзин, спрашивал: «Ты почему, подлец, назвался здешним, если говор у тебя московский? Ты почему, пёс, скрыл, что ты Гришки Шапкина подьячий, и что это он тебя сюда заслал?! Ты что, тварь, думал, мы не дознаемся?! Ты, гад, с Еремейкой Зубовым стакнулся, с вами ещё Ждан Тетерин был за старшего. Что вы, сволочи, затеяли? Какие гири и какой подпил? Шапкин, свинья, совсем ума лишился? На государя заговор, а им, дурням, гири, Ёган Немец! На виску тебя, сука, пять кнутов!» Таскали на виску, ставили в хомут, сажали на кобылу! Но Трофим терпел, не отступался, одно и то же талдычил: «Я, Трофим Пыжов, подьячий из Разбойного, послали меня сюда, в Новгород, по делу о подпиле гирь и велели затаиться, ибо одного у нас уже зарезали, а зарезал Шуба-вор, вот меня по Шубу и послали, а никакого иного воровства здесь мне не ведомо, купца Сыркова я не видывал и слыхом не слыхал, так же и в Софию я не хаживал, тем паче в тамошний алтарь, и никаких там челобитных я не читывал, и от других о них не слыхивал, и кто такой Юрка-злодей, не знаю»… И так далее. Невесть сколько дней-ночей вот так его трепали, не доставая из ямы.
А потом достали, глаза завязали, повели. Привели, слышно, шум, гам, надымлено, кто-то гогочет. Потом стало тихо. Потом глаза развязали. Трофим смотрит – ничего там почти не видно, только чернота и тени. Ну и огоньки ещё. Трофим стоит и не знает, что делать. Но тут его сзади кто-то взял за плечи, развернул. Трофим видит: прямо перед ним стоит стрелец без шапки и держит горящий смоляк. Справа и слева от того стрельца стоят ещё стрельцы и начальные люди, все в чёрных кафтанах. И с ними Зюзин. Все молчат.
