4 ноября выстрелами в спину был убит Ицхак Рабин.
Весь Израиль впал в шоковое состояние. Барак же воспринял произошедшее и как личную трагедию.
Вскоре Перес и Авода проиграли выборы.
Настал час Нетаниягу.
Отброшенная в оппозицию Рабочая партия поменяла Переса на Барака.
У нового лидера были проблемы с амбициозными партийными функционерами — но даже им было ясно, что только Барак может вернуть Аводу к власти.
Одно лишь его решение попросить прощения у выходцев из афро-азиатских стран за былую дискриминацию чего стоит.
Барак перстами прикоснулся к незаживающей нашей ране.
Этническая рознь — большая беда Израиля. Справиться с ней можно, лишь воскресив давно похороненное доверие.
В шестидесятые годы репатрианты из афро-азиатских стран столкнулись на обретенной родине с атмосферой презрительного высокомерия. Их не понимали, над их культурным уровнем смеялись, их посылали в районы, мало приспособленные тогда для жизни.
Все это возвело между братьями некое подобие Китайской стены.
Правительство Рабина, желавшее ее разрушить, вложило сотни миллионов шекелей в районы развития, но ненависть к Рабочей партии в этой среде не стала меньше.
Не деньгами искупается вина и не словами.
Поступок Барака был более красноречивым, чем сказанные им слова.
Как ни странно, даже среди рафинированных интеллектуалов его шаг встретил плохо скрытую враждебность.
Мол, нам извиняться?! Да было бы перед кем! И вообще, кто дал ему право просить прощения от нашего имени?!
Так, примерно, прореагировали некоторые отцы респектабельных семейств, кичащиеся своей порядочностью. Люди, пораженные расистскими бациллами, часто этого не осознают и весьма негодуют, услышав подобного рода обвинения.
Писатель и журналист Амнон Данкнер, рассердившись за что-то на выходцев из Марокко, заявил, что они ему не братья… Правда, тут же спохватившись, Данкнер публично попросил прощения за эти слова.
Его газетный босс, известный журналист с устойчивой либеральной репутацией, защитник прав бедуинов и «угнетенного арабского меньшинства», очень удивился. И спросил Данкнера:
— С чего это ты так унижаешься перед этими бабуинами?
Данкнер был настолько потрясен, что ушел из этой газеты. Потом, правда, вернулся.
Принципы — принципами, а семью-то кормить надо…
Два часа с Бараком
За несколько месяцев до выборов 1999 года из штаба лидера оппозиции Эхуда Барака мне позвонила приятная во всех отношениях дама и предложила написать эссе об этом человеке.
— По заказу не пишу. Не умею, — попытался я уклониться от этой чести.
— Это не заказ, а предложение, — настаивала она. — Мы ведь не выдвигаем никаких условий. Цензуры не будет. К тому же если вам понадобится интервью с Бараком, то — пожалуйста.
Интервью понадобилось. Перелопатив груды архивного материала, я хотел выверить впечатление и кое-что уточнить.
Ну а товарищ мой Саша Окунь, создавший вместе с Игорем Губерманом популярную радиопрограмму «Восемь с половиной», решил сделать о Бараке передачу.
К тому же ему тоже хотелось выверить впечатление от своей единственной встречи с Бараком.
Тут придется сделать небольшое отступление.
Как художнику, Окуню сродни мастера старой, столь любимой им итальянской школы.
Где только не возвышаются замечательные художники и музыканты подобно одиноким вершинам! Но Окунь считает, что только в Италии живопись и музыка, воплотившись в отдельных личностях, стали одновременно частью народного мироощущения.
К тому же он любит импровизировать на рояле, а его редкие вылазки в мир литературы вызывают тихую зависть у профессионалов пера.
Окунь — сибарит, гурман, ценитель аристократической утонченности.
Ему больше по нраву видеть, чем слышать. Его стихия — созерцание. Наслаждаясь музыкой, он успевает заметить, какой вереницей чувств отражается она на лицах красивых женщин.
На иерусалимском концерте Джессики Норман, примадонны мирового вокала, и встретился Окунь с Бараком, тогда начальником генштаба.
Сразу после концерта, очарованный дивным голосом Джессики, отправился Окунь за кулисы, чтобы выразить свой восторг. Его остановил телохранитель певицы. Объясняться было бесполезно. Ни один меломан не смог бы преодолеть этого препятствия.
И вдруг телохранитель почтительно посторонился, уступая дорогу человеку невысокого роста, поразившему воображение Окуня беглым, но выразительным сходством и со знаменитым императором французов, и с Карлсоном, который живет на крыше.
Саша узнал этого человека и проводил завистливым взглядом.
А Барак вдруг обернулся и, увидев выражение его лица, показал язык.
— Ты понимаешь, — говорил Окунь, — это было проявление той детскости, того наивного добродушия, которые присущи только высокоодаренным людям, отмеченным свыше особой печатью.
В назначенный день мы с Сашей двинули в Тель-Авив.
Посидели в уютном кафе на набережной Яркона. Разработали стратегию «атаки» на лучшего солдата Израиля. И явились в партийную цитадель Аводы на улице Яркон.
В тот самый дом из розового камня на берегу моря, где 16 мая 1948 года Давид Бен-Гурион с командирами Хаганы в напряженном молчании ждали сообщений о вторжении арабских армий в новорожденное еврейское государство.
Эхуд Барак появился точно в назначенный час. И хоть ему не всегда удается преодолеть плебейскую враждебность толпы, в беседе с глазу на глаз он блестящ, убедителен, неотразимо логичен. Я думаю, что это признают даже его враги.
Мы сразу сказали нашему именитому собеседнику, что нас в данном случае интересует не Барак-политик, а Барак-человек. Саша включил магнитофон, и началось двухчасовое интервью — не интервью даже, а монологи — импровизации на заданные темы.
О двух полушариях головного мозга
— Господин Барак, — начал Саша, но был остановлен протестующим жестом.
— Эхуд, — сказал Барак.
— Хорошо, пусть будет Эхуд, — согласился Саша. — Так вот, Эхуд, недоброжелатели говорят, что левое мозговое полушарие у вас придерживается левых взглядов, а правое — правых. И никогда нельзя знать, с каким из них придется иметь дело. Значит ли это, что вы просто стремитесь слить воедино оба подхода, ибо каждый из них имеет свои плюсы и свои минусы?
Барак поудобнее расположился в кресле. С любопытством посмотрел на Сашу небольшими черными глазами, ставшими вдруг очень выразительными из-за появившегося в них беспокойного внутреннего блеска.
«В оценке окружающих нас реалий я вполне согласен с концепцией правых. Мы действительно живем во враждебной среде. На вилле, расположенной прямо в джунглях. Внутри тепло, уютно, всего в достатке. Снаружи — мир хищников, в котором не дается шанса слабому. Тот, кто не может себя защитить, — обречен на гибель.
