В начале 1958 года Меир Амит стал командующим Центральным военным округом. Все знали, что его уже ждет высший командный пост в армии. Но, как говаривал Наполеон, в поводырях у слепой судьбы ходит Его величество случай.
Амит считал, что солдат должен оставаться солдатом, даже если он носит генеральские погоны. Поэтому командующий участвовал иногда в военных учениях наряду со своими бойцами, доказывая, что он все может делать не хуже, чем они. Летом 1958-го Амит решил совершить тренировочный прыжок с парашютом.
Вспоминает Менахем Авирам, командовавший тогда полком в «хозяйстве» Амита:
«Было так жарко, что дрожащий от зноя воздух обжигал легкие. Я должен был прыгать первым, но Меир вдруг попросил уступить очередь ему и, прежде чем я успел среагировать, шагнул в открытый проем. Я — вслед за ним. Приземлился нормально. И сразу увидел Меира шагах в десяти от меня. Он не стонал, но глаза были закрыты, а на губах выступила кровавая пена. Нога его, простреленная под Дженином в Войну за независимость, попала в щель между скалистыми пластами, поросшими редким кустарником. Кость была сломана. Сухожилие — порвано. Но это — мелочь. Как потом выяснилось, парашют Меира раскрылся не полностью, и он не приземлился, а рухнул на землю. Да так, что почти все кости были переломаны».
Приземлившиеся парашютисты должны были идти к месту сбора километров пять, что тоже входило в программу учений. Все это расстояние протащил Меира на своей спине Менахем Авирам. Зато потом Меир много лет тащил Менахема за собой повсюду, куда забрасывала его судьба.
18 месяцев провел Меир в больнице — весь в гипсе, как рыцарь в латах, подключенный к всевозможным аппаратам. Некоторые из них были заказаны в Соединенных Штатах специально для него. Особенно трудно было первое время, когда боль, растекшаяся по всему телу, вызывала из самых тайных закоулков души безумие, превращавшееся в долгий неотвязный кошмар галлюцинаций.
Через три месяца врачи изрекли свой вердикт: Меиру никогда не передвигаться без костылей. А он отбросил костыли в первый же день, когда выписался из больницы. Лучше уж боль, чем бессилие. Это был День его независимости, но прошло много времени, прежде чем жесткая система физических упражнений, разработанная им самим, принесла ожидаемые результаты и он, вопреки всем прогнозам, вновь стал здоровым человеком.
Выйдя из больницы, Меир посетил Бен-Гуриона. Старик очень обрадовался, увидев его без костылей. Поля принесла чай, а Меир засмотрелся на руки Бен-Гуриона — маленькие, крепкие, загорелые, без бугров и вздувшихся жил, совсем не старческие. Он-то давно знал, что не глаза, а руки выражают индивидуальность человека.
— А ну, пройдись, — вдруг сказала хозяйка.
Меир прошелся, волоча ноги, стараясь равномерно распределить тяжесть большого тела.
— Чтобы Насер так ходил! — сердито пожелала Поля.
* * *
Амит и сам понимал, что с военной службой покончено. В сорок лет — в полдень жизни — все надо было начинать сначала. Он выбрал академическую карьеру. Блестяще закончил Колумбийский университет, работал над докторской диссертацией. Но летом 1961 года Моше Даян, который иногда, по какой-то прихоти, оплачивал свои старые счета, предложил ему сменить Хаима Герцога на посту начальника военной разведки. Амит без колебаний согласился. Против этого назначения был лишь один человек — Исер Харель, заявивший, что слишком опасно оставлять военную разведку в руках военных. Они, мол, наломают дров.
Но Бен-Гурион сказал: «Пусть армия сама решает, что ей нужно». Меир Амит был утвержден в новой должности. На совещании у Бен-Гуриона он впервые встретился с Харелем.
Бесчисленны причины, по которым один человек может любить или ненавидеть другого. Амит — высокий, ладный, с солдатской выправкой, прямым взглядом, громким уверенным голосом. И Харель — казавшийся в присутствии Амита еще меньше, смотревший исподлобья. Грубая прямолинейность солдата не понравилась разведчику. Вкрадчивая осторожность разведчика не понравилась солдату. В самой природе каждого из них было что-то, чего другой по натуре своей не мог выносить. К тому же Меир Амит уже тогда считал стиль работы Хареля устаревшим и открыто говорил об этом. Исер Харель напоминал ему кривоногую таксу, охотившуюся на крыс и других мелких зверюшек, но неспособную взять более крупную дичь.
«Погоня по всему миру за стареющими нацистскими преступниками — это, конечно, прекрасно, — говорил Амит, — но все же не следует забывать, что основной целью разведслужб является сбор информации о ресурсах, военном потенциале и планах врагов Израиля».
Харель, в представлении Амита, — сыщик, превративший Мосад в лавочку, торгующую чем попало.
Не оставался в долгу и Харель, написавший с десяток книг, в которых отказывал Амиту в элементарных человеческих и профессиональных достоинствах.
Подобный антагонизм не мог не втянуть этих людей в жестокую борьбу, хотя цели и задачи у них были общие и желали они одного и того же.
Солдат в Мосаде
21 июня 1962 года Израиль был потрясен сообщением об успешном испытании в Египте ракет класса «земля — земля». Ракеты эти — «Аль-Зефир» («Победа», дальность полета 280 км) и «Аль-Кахио» («Завоеватель», дальность полета 560 км) — могли представлять угрозу для безопасности Израиля. Даже их названия недвусмысленно свидетельствовали о намерениях египетского лидера. Да Насер и сам открыто заявил о своих планах в отношении еврейского государства, выступив с обращением к нации по поводу столь выдающегося события.
Хуже всего было то, что в Мосаде ничего об этих ракетах не знали. Разгневанный Бен-Гурион вызвал Хареля и ядовито попросил объяснить, зачем Израиль тратит огромные средства на свою разведку, если достаточно купить простой приемник, чтобы получать ценную информацию из выступлений египетского президента.
Честолюбие начальника Мосада было задето, гордость унижена. Потрясенный, давно не испытывавший таких ударов судьбы, Харель заверил премьер-министра, что через три месяца вся информация о ракетной программе Египта ляжет к нему на стол.
Информацию эту Харель получил гораздо раньше, уже через месяц, от своего суперагента в Каире Вольфганга Лотца.
* * *
Самыми выдающимися разведчиками Мосада за всю его историю считаются Эли Коэн и Вольфганг Лотц. О судьбе казненного в Дамаске Эли Коэна мы знаем почти все. Вольфганг Лотц — известен меньше, что отнюдь не умаляет его заслуг.
Лотц родился в 1921 году в Германии. Отец — немец, директор театра в Берлине. Мать — еврейка, актриса в том же театре. После прихода Гитлера к власти отец вступил в нацистскую партию, а мать, плюнув ему в физиономию, забрала сына и уехала в Эрец-Исраэль. Двенадцатилетний мальчик быстро освоился на новой родине. Закончил сельскохозяйственный техникум, где на всю жизнь привязался к лошадям — даже мечтал уехать в Техас и стать ковбоем. Этого не получилось, но жизнь его действительно напоминает сумасшедшую ковбойскую скачку. Служил в британских колониальных войсках переводчиком, ввязывался во всевозможные авантюры, выполнял различные поручения Хаганы и, наконец, стал офицером израильской армии. Там и обратили на него внимание сотрудники Мосада. Лотц, казалось, самой природой был создан, чтобы стать асом разведки.
