Глава III. Поля Пруссии, или Становление полководца
Военная кампания 1758 года совершалась русской армией уже без фельдмаршала Апраксина, отстраненного от командования. Опального полководца вызвали в Россию и взяли под стражу. Там, в заточении, он и умер от апоплексического удара на одном из первых допросов.
Столь немилостиво судьба обошлась с недавним победителем Гросс-Егерсдорфским все из-за его очень уж поспешного отступления с места баталии, вызвавшего подозрение в Петербурге, ибо циркулировали слухи, что сие столь не характерное для медлительного по натуре фельдмаршала лихорадочно-быстрое движение не токмо акция военная. Но и сугубо политическая. Поскольку в это время, именно в это, императрицын двор пребывал в неустойчивой лихорадке ожидания – Елизавета всерьез занемогла, надежд на выздоровление было мало, стало быть, вставал вопрос о преемнике. Или преемнице – канцлер Бестужев-Рюмин, ненавидя официального наследника трона – великого князя Петра Федоровича, намеревался способствовать воцарению супруги Петра – Екатерины.
Канцлер отписал о сей болезни фельдмаршалу. После чего началось движение русской армии к своим границам, возможно, для того, чтобы в нужный момент бросить тяжесть ее штыков на неустойчивую чашу весов выбора преемника умирающей ныне императрицы – Петр или Екатерина. Но Елизавета выздоровела. Канцлер за пессимистические намеки в переписке был приговорен к смертной казни, правда, замененной ему ссылкой с лишением чинов и орденов. Конец Апраксина известен.
На следствии ему инкриминировали поспешность и необъяснимость отступления. Его объяснения – провианта, мол, не было, – вызывали вроде бы резонный вопрос:
– Почему отступал к границе, а не повел войско к Кенигсбергу?
– Так ведь там пруссаки! – наивно-испуганно оправдывался Апраксин.
– А ты на что, фельдмаршал хренов? Тебе на что войско было дадено: противника бить, города брать или людей в нем морить? – грозно вопрошал допрашивающий подозреваемого член Конференции Александр Иванович Шувалов.
– Так ведь осада дело долгое – провианта же нету!
Эта сказка про белого бычка, как ей и положено, шла по кругу. Вслух не произносилось главное – думал или не думал полководец подправить штыками престол. Но в воздухе это главное постоянно витало. Как-то не учитывалось – наверное, со страху перед положительным ответом, ведь, как известно, лиха беда начало – что решение об отступлении принимал не Апраксин единолично, а военный совет, собиравшийся трижды. Среди же членов его лишь незначительная часть могла чувствовать себя приобщенной к большой политике двора. Да и фельдмаршал был не из тех людей, что потрясают вселенные. И войны были редки, малорезультативны – у солдат не успевал воспитаться культ полководца, зато все прекрасно помнили о царях, водивших самолично армии, так что незачем было Апраксину идти в Петербург. Из всех русских полководцев подобное могли бы сделать лишь через годы и годы – находясь в зените своей славы – лишь Румянцев и Суворов. И, говорят, Екатерина II, умирая, оставила о сем предмете бумагу, собираясь, использовав авторитет этих людей, лишить трона своего сына Павла и отдать его внуку Александру. Но это когда будет!
Пока же, ныне – на допросах химерического преторианца – по-прежнему «да» и «нет» не говорили, правда, пригрозив молчальнику пыткой, чего он и не перенес. Дело – за отсутствием главного виновника – закрыли. А на его место – главнокомандующим – был назначен генерал-аншеф В.В. Фермор, англичанин по происхождению, бывший некогда начальником штаба у Миниха, а последнее время служивший главным директором императрициных построек.
Армия под его командованием по первому зимнему пути снова двинулась в Восточную Пруссию и в короткое время в январе 1758 года заняла ее, благо и Левальда там уже не было – его корпус был переброшен в Померанию против шведов. В этом походе Петр Румянцев командовал одной из двух наступающих колонн и занял Тильзит. Затем во главе своих частей он вместе с войсками генерала И. Салтыкова вступил в Кенигсберг и Эльбинг. Вступил уже генерал-поручиком – чин сей был пожалован ему на Рождество.
Из Кенигсберга вновь испеченный генерал-поручик был отправлен в Столбцы, что около Минска, – переформировывать кавалерию. Здесь учли его опыт 1756 года, когда он формировал новые гренадерские полки. Через три месяца Румянцев привел в Мариенвердер 18 эскадронов, оставив на месте кадры для дальнейшего пополнения. Это, вместе с переформированными им же кирасирами, дало до семи тысяч регулярной конницы. С частью ее он и маневрировал до последовавшей в августе осады Кюстрина.
Воистину царство слабого монарха отсчитывают по его фаворитам. Впрочем, как сильного – по его преступлениям.
Елизавету Петровну безо всяких споров отнесем к первым, и теперь, когда срок ее жизни и царствования истекал, это было видно рельефнее всего. Как было видно и то, что время Алексея Разумовского прошло – наступили времена иных людей.
Граф Алексей Григорьевич, бывая на охоте, часто становился весьма гневен – естественно, когда промахивался. И как лицо выдающееся – по высокопоставленности, а отнюдь не по решению дел государственных, которых он весьма не любил и в которые старался не вмешиваться – гневался, естественно, не на себя, а на всех тех, кто – в буквальном и переносном смыслах – попадал ему под руку. Тому доставалось тогда вельми, поскольку от предков-казаков графу Разумовскому рука досталась крепкая.
Жена Петра Ивановича Шувалова, тоже графа, Мавра Егоровна, одна из ближайших приближенных императрицы, всегда зажигала перед иконами свечи и служила молебен, если дело охотницкое, от которого граф Шувалов открещивался как только можно, но, как правило, безрезультатно, обходилось без бития палочного. Остальным иногда перепадало еще и больше, ибо Петр Иванович был фигурою весьма заметной, значение которой возрастало год от года до тех пор, пока стало почти невозможным такое положение дел, при котором графа могли бы побить палкой.
Казалось, сама судьба расчищала ему и его семейству место близ трона. Люди, возведшие Елизавету на престол, постепенно уходили в тень либо в небытие, вперед выходили льстецы… Один из основных действующих лиц воцарения – личный медик Герман Лесток, получивший от новой императрицы титул графа и право пускать императрицыну кровь по две тысячи рублей за один сеанс – был, наконец, полностью отблагодарен за свое усердие. Обвиненный в заговоре – согласно расшифрованным депешам прусского посланника, представленным недоброжелателями Лестока императрице, – он был арестован. Незадолго до этого, пытаясь как-то рассеять паутину подозрительности, он пришел во дворец. Навстречу ему попалась жена наследника престола Петра Федоровича (так окрестили герцога Голштинского в России) Екатерина Алексеевна, собравшаяся, как обычно, поболтать с интересным ей человеком.
– Не приближайтесь! Я весьма подозрительный человек!
– Вы шутите, право, граф?
– Нет, ваше высочество, к сожалению, мне не до шуток.
Повторяю вам вполне серьезно – не приближайтесь, потому что я – подозрительный человек.
