– Прав ты, Дмитрий Николаевич, во всем прав. Союзнички это все. Даун с Лаудоном. Хоть кол на голове теши – не хотят ну никак вперед идти. Как привязанные. Хотят нашей кровью земли себе откупить у Фридриха. А Петр Семенович вот этого-то и не хочет. Оттого и медлим. Но все равно я уверен – конец Фридриха не за горами.
– Вашими бы устами, ваше превосходительство. Поживем – увидим.
– Вот именно, капитан. Поживем. Как там говорят в Европах: короткий язык способствует длинной жизни? Не по чину рассуждаешь. С другими остерегись, а то неровен час…
– Не вчера с елки упали, Петр Александрович! С кем же, как не с вами, и поговорить-то? Армия все знает. Солдату ничего не говорят, да он до всего смекалкою доходит. Да и я тоже с генерал-поручиком графом Румянцевым не сейчас познакомился. Не с Фермором же мне разговоры говорить. Он, известное дело, как и Апраксин – царствие ему небесное – все на Петербург глазами косит, вот на противника смотреть и некогда!
– Капитан!
– Слушаюсь, ваше превосходительство!
– Я не слышал, вы не говорили. Твое дело не рассуждать, а исполнять.
– Так точно! Не сомневайтесь, Петр Александрович. Свой долг мы исполним. Они, – Попов показал рукой на лежавших там, где их застала смерть, русские шеренги, – выполнили его до конца. Ну, и мы постараемся не подвести. Но ведь обидно! За что гибнем-то? За государыню и Отчизну! А генералы наши во славу чего нас под пушки прусские подводят? У меня вот, – капитан рванул мундир: рваный шрам уходил от ключицы вниз, – от Цорнсдорфа мета на всю жизнь осталась! А Гросс-Егерсдорф? Доколе нам опаснее прусских генералов свои будут? Сколько можно на солдатской крови учиться? Ведь солдаты же все видят! Мне стыдно перед ними, ваше превосходительство!
– Мне тоже, капитан. Но не мы командуем армией. Не нам и решать, кто и как будет ею командовать. Наше дело – солдатское. Делать, что скажут, но делать с головой. Это все, что я могу тебе, Дмитрий Николаевич, сказать. Будем бить врага Отечества нашего, даже имея гири чугунные на обеих ногах. Надо! Если не мы – то кто?
– Понимаю, ваше превосходительство. Сурова ваша правда, да вижу, другой нам не найти. Не беспокойтесь. Русский солдат еще никогда не подводил! И не подведет. Надо – значит надо. Переможем. Многое терпели, и это вынесем!
В 1760 году заболевший генерал-фельдмаршал Петр Семенович Салтыков, получивший этот высший воинский чин за Кунерсдорфскую викторию, был заменен генерал-фельдмаршалом Александром Борисовичем Бутурлиным, одним из самых первых фаворитов тогда еще принцессы Елизаветы. С тех пор минуло много лет, и теперь фельдмаршал Бутурлин ехал принимать войско своей государыни-императрицы Елизаветы Петровны.
Приблизительно в это время был осуществлен корпусом русских войск под командованием генерала Захара Чернышева набег на Берлин, который Румянцев планировал за год до этого.
Уже пятый год в Европе шла война. Никто не знал еще, что она войдет в историю под названием «Семилетней», и поэтому каждый наступающий год казался последним.
Пруссия впервые выходила в это время на европейскую, а значит, и на мировую, авансцену, демонстрируя всем свои молодые и хищные зубки, которые по первой пока еще удавалось обламывать. Но уже с трудом. Континентальные монархии, кичившиеся своей многовековой традицией имперской государственности, очень хорошо чувствовали это на себе: прусский государь Фридрих II в этой войне периодически их жестоко бил.
И сам терпел поражения от России, поначалу недооценив ее, а потом уже и будучи не в силах что-либо противопоставить ее все более возрастающей мощи.
Держался он пока лишь на постоянно углубляющихся разногласиях союзников, связанных между собой лишь деловым взаимовыгодным партнерством и не желающих в силу этого таскать для соседа каштаны из огня…
Прусская крепость Кольберг, расположившаяся на берегу Балтийского моря в Померании, была поистине для русских костью в горле, ибо находилась она всего в сотне верст от Берлина и замыкала собой путь к столице Фридриха. Ее гавань могла бы быть использована как база снабжения русской армии, что избавило бы войско императрицы Елизаветы от каждодневной необходимости ломать себе голову при проведении каждой кампании и операции: каким образом обеспечить оную провиантом, фуражом, ружейным и пушкарским припасами?
Понимал значимость крепости Фридрих, понимал и русский генералитет, крупно с Конференцией и самой императрицей.
Две осады – осенью 1758 года под руководством генерала Пальменбаха и в конце лета 1760 года под командованием адмирала Мишукова – победительных лавров русским не принесли. Теперь наступало время очередной осады, третьей.
План петербургской Конференции на 1761 год отводил взятию Кольберга особое место. Предполагалось создание специального корпуса, по сути – практически отдельной армии.
Новому главнокомандующему был сделан запрос относительно оценки им деловых качеств своих подчиненных. Фельдмаршал Бутурлин, памятуя, что, хваля собственных подчиненных, ты вероятнее всего создаешь сам себе будущих конкурентов, весьма осторожно отозвался о вверенных ему генералах, подчеркнув при этом четко и недвусмысленно, что единый дельный стратег во всей армии – это он сам.
Однако члены Конференции, зная его хорошо еще по предшествующим деяниям и баталиям, как-то в сем позволили себе засомневаться и предложили фельдмаршалу назначить командиром корпуса уже известного своими предшествующими викториями не только в Европе, но и в далеком Петербурге, генерал-поручика Румянцева. Бутурлин по мере возможности пооттягивал это назначение, но наконец оно все же стало свершившимся фактом.
Отныне брать Кольберг надлежало Петру Румянцеву…
Главнокомандующий составил своему подчиненному подробную инструкцию, как вершить сие, которую и проборматывал сейчас Румянцев тихонько, поглядывая в текст, лежащий перед ним, и выражая вслух и про себя свое отношение к фельдмаршалу, отношение, честно говоря, совсем не смахивающее на почтение:
– …Так, значит надлежит мне по установлению связи с флотом к самому Кольбергу идти, столь паче, что когда флот приблизится, надо мне с моим корпусом там быть и гаванью завладеть, дабы перевоз с флота людей и артиллерии не столь труден был. Тьфу, Анибал еще один уродился – мало нам карфагенского, так теперь еще и гиперборейский свои стратигемы разрабатывает! Флот мне, понимаешь, только везет треть живой силы и всю осадную артиллерию, а я ему уже должен гаванью, то есть – попросту говоря – самим Кольбергом завладеть! Зачем мне тогда этот флот? Стратег! Полка бы не дал! Какого полка – сотню калмыцкую и то много! Ну, да бог с ним – пусть тешится бумажками своими. Посмотрим лучше, что я тут сам нацарапал предварительно…
Командир корпуса достал из сумки пачку бумаг – свою инструкцию корпусу, свой устав, который он сочинял с зимы, как только ему стало известно, что крепость на этот раз решено брать во что бы то ни стало, и брать, по всей видимости, предстоит ему. Теперь на дворе уже май, и лишь сейчас, смирившийся с подобной конфузной для его военных талантов несправедливостью, Бутурлин официально проинформировал его о сем назначении. Но, говорят, нет худа без добра: у Румянцева было время подумать, о чем наглядно свидетельствовало своим солидным видом его «Учреждение» – тот своего рода устав отныне его корпуса, который он надеялся – и будет! – применять в период осады.
