Глава VIII. Столетие безумно и мудро
XVIII век можно по праву назвать веком полководцев. В этом столетии именно полководцы – самые выдающиеся личности, кумиры общества и толпы, яркие синкретические фигуры (зачастую один человек соединял казалось бы малосовместимые вещи – полководческие таланты, королевское достоинство, философские и иные научные изыскания, почти профессиональное занятие различными искусствами), наиболее полно выражающие меру таланта личности и тяготеющие к гениальности. Разгадку подобного феномена следует искать в своеобразии эпохи – недаром же XVIII столетие вошло в историю как «век Просвещения».
До этого – в Киевской Руси особенно, но подобное можно проследить достаточно явственно и в эпоху Руси Московской – безусловными духовными лидерами общества, центрами нравственного притяжения были князья-государи земли. Все они, помимо политических, военных, дипломатических талантов, еще и философы-книжники. Это было непременным условием – не высказываемым, но просто реально существующим – ибо на их плечах держалась тяжесть общественного мироустройства (и чем более ранние периоды истории мы будем брать, тем более доминирующая роль личности, стоящей во главе социума).
Итак, на Руси вплоть до XVII века в центре общественного внимания монарх – средоточие всех дум и чаяний общества. У него нет конкурентов. (Лишь в XIX веке совестью нации, ее кумирами, вождями, представителями становятся писатели, публицисты.) Таким образом со времен Киевской Руси – налицо демократизация общественного идеала (монарх – полководец – писатель), что в общем-то соответствует основному вектору развития общества.
Эту же – или немного отличную в деталях – картину можно наблюдать и в других странах Европы: данная триада смены общественного идеала в Средневековье, далее – в XVIII веке, затем – XIX век прослеживаема. В XVIII веке в Европе – налицо плеяда талантливейших полководцев, тяготеющих к мировоззренческим вопросам, к осмыслению национального духа, выразителями которого они являются и который они постигают теоретически и практически. Именно этому постижению национального духа обязаны они своими великолепными победами.
Итак, два вопроса: что же такое полководец в широком понимании этого слова и почему расцвет данного феномена приходится именно на XVIII век.?
В сущности, полководец – это человек, водящий лучшую – в идеале – часть нации на защиту и во славу своего Отечества, своего народа. Здесь прямая перекличка с культом полководца древности (практически все страны Древнего Востока, Древний Рим, Византия и т. д.), когда именно полководцы становились царями, императорами, владыками – реальная сила и власть была в их руках, помноженная на знание психологии и нужд народа, ибо в силу специфики своей деятельности полководец ближе всего к простому народу, зачастую разделяет с ним все тяготы походов и сражений, победу или смерть. Без наличия всего перечисленного полководец изначально обрекается на поражение и быстро сходит в небытие.
Культ полководца – это культ гения (и не случайно согласно толкованию древних, гений – это и человек, но и божество, дарующее смертным талант полной мерой), то есть человек, осененный божественной мудростью.
Гениальность полководца проявлялась всегда наиболее ярко, полно и выразительно. Подлинное творчество никогда не ассоциировалось у людей с муками – гений творил легко, играючи, не прилагая якобы никаких усилий. Это свидетельствовало, что боги покровительствуют ему и берут на себя все рядовые муки, оставляя человеку только радость самого акта творения. Писатели, художники, ученые, политики: всем им свойственны – в разной степени – муки творчества (переделывание сделанного, раздумья и время). Полководец же – иное. В бою размышлять долго некогда – решение должно быть мгновенным и единственно верным. Люди видят: два в общем-то равных войска (все перед глазами, как правило – ничего тайного) сходятся на поле боя – и одно из них выигрывает, выигрывает при всех прочих равных (или даже неблагоприятных) условиях. Единственно необходимое – это талант полководца. Следовательно, он один может перевесить чашу на весах успеха, следовательно – он божественной природы.
И народ, и сами его военные вожди рассуждали подобным образом, именно поэтому великим полководцам тесны рамки чисто военной деятельности, и когда они достигают апофеоза своей полководческой карьеры – неизбежен конфликт с Властью, которая на определенном этапе общественного развития уже создает структуры, противодействующие голой военной силе, насаждает нравственные запреты того же порядка. Словом, неизбежен конфликт с Властью, которая не есть полное отождествление лишь с военной мощью и которая, в силу этого, не желает делиться и иметь в лице талантливого военачальника подобного конкурента.
До XVIII века конфликты разрешались с переменным успехом: Власть могла быть свергнута, или, наоборот, опале, смерти, забвению мог подвергнуться полководец. В XVIII веке в подавляющем большинстве случаев Власть из этой борьбы выходит победителем, даже если и не объединяет в одном лице гениев Власти и войны, таких как Петр I, Фридрих II. Полководцы вынуждены уступить – наиболее талантливые из них периодически попадают в опалу (генералиссимус Суворов не мог не упираться в своем росте в стеклянный потолок, вместо неба, который и согнул его до могилы) или отходят от двора, ворча и понемногу подвергаясь забвению. О них вспоминают лишь в случае крайней нужды, после же исполнения неотложного они вновь уходят с авансцены, несмотря на широкую талантливость натуры (Румянцев долгие годы практически без какой-либо центральной опеки управлял Малороссией, и Екатерина II, сама хороший администратор, признавала, что когда Румянцев выступает и как администратор, то у нее никогда не болит за это дело душа – так она уверена в фельдмаршале).
Возможно, это последняя попытка противостоять Власти не отдельных лиц, а выразителей глубинных тенденций развития общества, эпохи. Народ именно в это время чтит полководцев, как никогда после, видя на данном этапе в них свою последнюю надежду на перемену своей доли. Ведь полководцы – отцы солдатам, а стало быть – и народу, они сами ненавидят казенщину и мертвящий бюрократизм.
Вот почему XVIII век. До этого не было столь резкого отделения Власти от народа, т. е. корпорация бюрократии до сего времени не могла рассматриваться как самодовлеющая сила. Таким образом полководцы рассматриваются – в силу своей особой близости к народу – как последняя связь-пуповина народа и верхов. И еще: традиция государя-военачальника остается в потенции, хотя практически реализуется очень редко. В менее отчетливом виде присутствует и другая традиция, проистекающая из первой: полководец – стало быть может и царствовать (ибо внешнеполитическая деятельность монархов с древности всегда на первом месте). Это на практически инстинктивном уровне сознания.
А с другой стороны, XVIII век – век Просвещения, век разума.
Идет секуляризация мышления. Абсолют монархических догматов разрушается и все более свободно пробивается мысль: а почему бы Монарху не потесниться, а лучше того вообще уйти, уступив место полководцу – защитнику государства и народа, человеку, стоящему рядом с народом?
