Насколько мне известно, комментаторы этого текста не отметили его соответствие библейской притче о земледельце Каине, убившем своего брата Авеля, стадо которого навредило его посевам. Именно Каин, согласно этой версии, основал первый город на земле.
Богач для защиты своей собственности, считал Руссо, придумал хитроумный способ: установить правила правосудия и мира, высшую власть, узаконить собственность. Постепенно власть перешла к богатым, обрекая бедных на рабство. «Законам природы противоречит состояние, при котором возможно, чтобы ребенок повелевал старцу, глупец управлял мудрым и чтобы небольшая часть людей утопала в изобилии, когда голодная масса нуждается в самом необходимом».
Суть его идеи проста и логична. Цивилизация формирует личность по своим стандартам. Дефекты общественной системы уродуют чувства и мысли. «Человеческая душа, изменяясь в лоне общества от тысячи причин, знаний и заблуждений, физического состояния и непрекращающегося столкновения страстей, изменила свой облик почти до неузнаваемости; и вместо существа, руководствующегося неизменными и твёрдыми принципами, вместо той небесной величественной простоты, которую вложил в неё Создатель, мы видим лишь расплывчатые противоречия между страстями и маниакальными рассуждениями».
Его исследование, не получив первой премии, вызвало сильный отклик в обществе. Оно не содержало и намёка на революцию, но дух его был именно таким.
Можно ли в поведении и сочинениях Руссо заметить хотя бы намёк на сумасшествие? Напротив: у него сильная воля к творчеству, здравый смысл, искренность и честность, смелость мысли. Он высказывал оригинальные идеи, умея их выразить эмоционально, художественно и всегда логично.
Мужество мыслителя ещё ярче проявилось в последующих его работах. Хотя их успех стал для него отчасти роковым. Тогда-то и стала проявляться его психическая аномалия.
Ему исполнилось полвека, когда вышли его самые знаменитые сочинения: роман в письмах «Юлия, или Новая Элоиза», трактаты «Эмиль, или О воспитании» (с приложением «Исповеди савойского викария») и «Общественный договор». Это был апогей его прижизненной славы. Но тогда же Руссо ожидали новые испытания и моральные потрясения.
Его суровая критика современной цивилизации была воспринята обществом более благосклонно, чем высказывания о религии. Жан-Жак не отрицал религии, чем настроил против себя атеистов Дени Дидро и Поля-Анри Гольбаха (они раньше, чем Лаплас, предлагали обходиться без «гипотезы Бога); к тому же они верили в прогресс цивилизации, который Руссо отрицал.
Жан-Жак признавал существование Бога и бессмертие души. Бог для него олицетворял разумную организацию и динамику Вселенной, а идея бессмертия души – надежду на то, что в мире ином будут преодолены зло и несправедливость этого мира. Он не признавал догму о первородном грехе. По его мнению, «христианство весьма благоприятствует тирании, которая всегда умела извлечь из него пользу».
«Со стороны клерикалов, – писал советский философ В.Ф. Асмус, – началась не только политическая борьба, но и прямые полицейские преследования. “Эмиль” был сожжён в Париже по навету духовных и по приговору светских властей. Спасаясь от ареста, Руссо бежит на родину, в Швейцарию. Но и здесь крамольного автора постигла та же участь. Власти не захотели терпеть его присутствия ни в Женеве, ни в Берне. На короткое время Руссо переезжает в Невшатель, находившийся под властью прусского короля. Но и здесь, несмотря на покровительство Фридриха II, преследования продолжаются. Настроенная против Руссо толпа забрасывает камнями окна его домика.
Руссо принимает предложение находившегося в то время во Франции английского философа Д. Юма, который обещал ему приют в Англии, и сопровождает Юма во время его возвращения на родину. Здесь Руссо было оказано самое радушное и искреннее гостеприимство. Но Руссо не нашёл душевного покоя и при этих обстоятельствах. Уже в течение многих лет он страдал тяжёлой формой подозрительности, перешедшей в настоящую манию преследования. Всюду ему мерещились интриги, козни и заговоры врагов, даже покушения на его здоровье и жизнь».
В этой связи можно отметить три обстоятельства.
● Для подозрительности у Руссо были основания. Войдя в «высший свет», он убедился, что здесь искренность редка, в отличие от злословия. Его наивность и откровенность порой выглядели нелепо.
● Его хотели арестовать, и вполне могли быть люди, желающие его смерти. В такой ситуации у человека с недостаточно крепкими нервами есть веские основания для мании преследования.
● У Руссо было нечто подобное раздвоению личности. В творчестве он был подчас героически смелым и решительным. В личной жизни он не отличался такими качествами. Но упрекать его за это может только тот, кто сам совершал героические поступки.
Напомню, как он начал свою «Исповедь», которую можно назвать подлинным научным исследованием психологии личности:
«Я хочу показать своим собратьям одного человека во всей правде его природы – и этим человеком буду я…
Пусть трубный глас Страшного суда раздастся когда угодно – я предстану перед Верховным судиёй с этой книгой в руках. Я громко скажу: “Вот что я делал, что думал, чем был. С одинаковой откровенностью рассказал я о хорошем и о дурном. Дурного ничего не утаил, хорошего ничего не прибавил; и если что-либо слегка приукрасил, то лишь для того, чтобы заполнить пробелы моей памяти. Может быть, мне случалось выдавать за правду то, что мне казалось правдой, но никогда не выдавал я за правду заведомую ложь.
Я показал себя таким, каким был в действительности: презренным и низким, когда им был; добрым, благородным, возвышенным, когда им был. Я обнажил всю свою душу и показал её такою, какою Ты видел её сам, Всемогущий. Собери вокруг меня неисчислимую толпу подобных мне: пусть они слушают мою исповедь, пусть краснеют за мою низость, пусть сокрушаются о моих злополучиях. Пусть каждый из них у подножия Твоего престола в свою очередь с такой же искренностью раскроет сердце своё, и потом хоть один из них, если осмелится, скажет Тебе: Я был лучше этого человека”».
Было немало людей, которые с полным правом могли бы сказать, что в поведении своём были лучше Жана-Жака Руссо. Но мало мыслителей за всю историю человечества, сравнимых с ним по оригинальности, силе и культуре мышления, по умению излагать свои мысли, откровенности, литературному таланту.
На склоне лет он писал «Исповедь», раскрывающую предельно полно, насколько мог, свою душу. В этом исследовании нет самолюбования, свойственного мании величия, нет «литературщины». Однако надо отметить его чрезмерную подозрительность. Он писал:
«Но между тем как я попирал бессмысленные суждения пошлой черни, так называемых знатных особ и так называемых мудрецов, я позволил поработить себя и руководить мною, как ребёнком, мнимым друзьям; они же, завидуя тому, что я пошёл один по новой дороге, под видом забот о моём счастье на деле хлопотали о том, чтобы сделать меня смешным, и прежде всего постарались унизить меня, а затем оклеветали. Они завидовали не столько моей литературной известности, сколько преобразованию моей личной жизни, относившемуся к этой эпохе: они, может быть, простили бы мне мою блестящую репутацию как писателя, но не могли простить, что своим поведением я подаю пример, который, видимо, раздражал их.
