Подобные суждения противоречивы. Выходит, русские на свой лад движут историю, и в этом они не похожи на западные «цивилизованные» народы. Слова о том, что мы якобы составляем, используя выражение Гоголя, «прореху на человечестве», выглядят как склонность к уничижению и покаянию – тоже особое качество, позволяющее занимать особое место в «прогрессе человеческого разума» и в «нравственном миропорядке».
Весьма характерно и то, что написаны эти письма были русским человеком по-французски, тогда как русская литература от Ломоносова до Пушкина была уже на подъёме.
Чаадаеву можно было бы ответить: друг мой, у тебя есть досуг и умственные силы, ты знаком с Шеллингом, тебе доступны сочинения крупнейших философов Запада. Почему бы тебе вместо поношения своего народа не взяться за дело и создать нечто такое, что прославит тебя и твою несчастную родину на весь мир?!
У Петра Яковлевича были для этого все условия. Он родился в богатой дворянской семье. Его дедом по линии матери был М.М. Щербатов, автор многотомной «Истории России с древнейших времён», правда, несколько сумбурной.
Рано лишившись родителей, Пётр со старшим братом Михаилом жил, воспитывался и обучался в Москве у тётки княжны Анны Щербатовой; слушал лекции в Московском университете; дружил с будущим декабристом И.Д. Якушкиным и А.С. Грибоедовым (считается, что Чацкий в «Горе от ума» отчасти списан с Чаадаева).
Пётр Чаадаев в 1812 году участвовал в Бородинском и в нескольких других сражениях, был награждён орденом Св. Анны. В Царском Селе, где был расквартирован его Гусарский лейб-гвардии полк, он познакомился, а потом и подружился с Александром Пушкиным. О том, какое влияние могла оказать эта дружба на поэта, можно судить по стихотворению «К Чаадаеву»:
…Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Товарищ, верь: взойдёт она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!
Тут слышны тайные мотивы первого из «Философических писем».
Несколько лет Пушкин находился под впечатлением личности Петра Чаадаева. Но пыл юности стал постепенно остывать:
Чадаев, помнишь ли былое?
Давно ль с восторгом молодым
Я мыслил имя роковое
Предать развалинам иным?
Но в сердце, бурями смиренном,
Теперь и лень и тишина,
И, в умиленье вдохновенном,
На камне, дружбой освященном,
Пишу я наши имена.
Как бы ни относиться к Чаадаеву-философу, но в поведении своём он был, пожалуй, чрезмерно озабочен своей внешностью и позой. Его называли «самым блистательным из всех молодых людей в Петербурге» (Екатерина Раевская). В первой главе «Евгения Онегина» (1823 год) упомянут он именно в такой ипостаси:
Быть можно дельным человеком
И думать о красе ногтей:
К чему бесплодно спорить с веком?
Обычай деспот меж людей.
Второй Чадаев, мой Евгений,
Боясь ревнивых осуждений,
В своей одежде был педант
И то, что мы назвали франт.
Он три часа, по крайней мере,
Пред зеркалами проводил,
И из уборной выходил
Подобный ветреной Венере,
Когда, надев мужской наряд,
Богиня едет в маскерад.
В начале 1821 года Пётр Чаадаев вышел в отставку, пренебрегая возможностью сделать неплохую карьеру. Причины этого поступка неясны. Пожалуй, он решил стать «вольным мыслителем» и заняться философией. Во всяком случае, по словам мемуариста Ф.Ф. Вигеля, он был «первым из юношей, которые полезли тогда в гении».
Если учесть восхищение Чаадаева Западной Европой, можно предположить, что его привлекал образ байроновского Чайльд Гарольда – разочарованного в жизни вольнолюбивого мыслителя и скитальца по экзотическим странам.
Чаадаев три года (с 1823) путешествовал по странам Западной Европы. Сначала он не собирался возвращаться на родину, но передумал. Возможно, осознал, что в тех краях он остаётся «чужаком», а знакомство с европейской философией позволит ему на родине стать «властителем дум».
Он старался сопоставлять идеи западных мыслителей со своим пониманием России. В письме Ф. Шеллингу признавался: «Чтение Ваших произведений… было для меня источником плодотворных и чарующих размышлений… хотя и следуя за Вами по Вашим возвышенным путям, мне часто доводилось приходить в конце концов не туда, куда приходили Вы».
Осенью 1826 года он поселился в подмосковном имении Щербатовых, где начал писать «Философические письма». В Москве жил на Новой Басманной улице, получив прозвище «Басманный философ», и действительно стал на некоторое время властителем дум в российском обществе. Он одинаково сильно стимулировал творческие искания и западников, и славянофилов своей искренней и печальной, хотя не всегда справедливой, критикой русского общества.
В 1827 году его друг А.В. Якушкин писал о нём: «Он чрезвычайно экзальтирован и весь пропитан духом святости… Ежеминутно он закрывает себе лицо, выпрямляется, не слышит того, что ему говорят, а потом как бы по вдохновению начинает говорить».
Возможно, Чаадаев вошёл в роль мыслителя-пророка. Тем более что, по его мнению, «мы пользуемся мировым разумом в нашем познании».
Как писал в «Истории русской философии» В.В. Зеньковский: «Основная богословская идея Чаадаева есть идея Царства Божия, понятого не в отрыве от земной жизни, а в историческом воплощении, как церковь». По словам Чаадаева: «Призвание Церкви в веках было дать миру христианскую цивилизацию». Он называл себя «христианским философом».
Подобно Гегелю, он считал христианство последним словом и заключительной истиной религиозного сознания. Не желал учитывать, что позже появился ислам, а само христианство раскололось на три главных течения, не считая сект. Смысл истории, по Чаадаеву, – следование за «божественной волей, властвующей в веках и ведущей человеческий род к его конечным целям».
Какие конечные цели имеются в виду? В Апокалипсисе Иоанна Богослова это вселенская катастрофа и Страшный суд над многогрешным человечеством. Чаадаев, однако, ориентировался главным образом на Западную Европу и католичество: «Несмотря на всю неполноту, несовершенство и порочность, присущие европейскому миру… нельзя отрицать, что Царство Божие до известной степени осуществлено в нём».
В те же годы прямо противоположную мысль высказал Шопенгауэр, знавший неповерхностно западную цивилизацию. По его словам, она осуществляет на земле царство дьявола. Как показал последующий век и отметил Н.А. Бердяев, человек попал в полную зависимость от нечистого демона техники.
Позже в своей «Апологии сумасшедшего» Чаадаев вспомнил «о прекрасных страницах нашей истории» и решил, что «преувеличением было бы опечалиться хотя бы на минуту за судьбу народа, из недр которого вышли могучая натура Петра Великого, всеобъемлющий ум Ломоносова и грациозный гений Пушкин».
