По-своему объяснял Соловьёв процесс биологической эволюции: «Отвоевывая шаг за шагом у хаотических стихий материал для своих органических созданий, космический ум… покидает только то, в чём его победа была мнимою, на что безмерность хаоса наложила свою неизгладимую печать». «Красота в природе… есть реально объективное произведение сложного и постепенного космогонического процесса».
Соловьёв связывал воедино идеи развития материи, красоты, Разума Вселенной. На него оказало влияние научно-фантастическое учение Н.Ф. Фёдорова о беспрерывном прогрессе человечества, ведущем к победе над смертью. По словам советского историка философии А.В. Гулыги: «Философия любви перерастает здесь в философию беспредельного прогресса человечества. Соловьёв сближается с русским космизмом: о «сверхлюдях», достигших бессмертия в ходе развития науки, будет говорить и Циолковский». Но и без этого идеи Владимира Сергеевича были проникнуты космическим миросозерцанием, ибо он рассматривал мир как гармоничное развивающееся целое, одухотворённое творящим Разумом.
Но чем тогда объяснить и оправдать существование зла, уродства, неразумия? Почему Разум Вселенной допускает их в мире? Зачем человеку предоставлена возможность совершать трагические ошибки и злодеяния, внося в окружающий мир пороки своей души? Невольно встаёт образ механизма природы, где господствует косная материя и лишь слабыми искрами случайно вспыхивают, тлеют и со временем угасают очаги жизни и разума. Человечество блуждает, не находя верного пути к торжеству добра и красоты. Значит…
Значит, есть нечто такое, что не допускает превращения человека в слепого механического исполнителя высшей воли! Вот мнение Соловьёва: «Зачем природа должна испытывать муки рождения и зачем… прежде чем породить совершенный и вечный организм, она производит столько безобразных, чудовищных порождений, не выдерживающих жизненной борьбы и бесследно погибающих?…Зачем вообще реализация божественной идеи в мире есть постепенный и сложный процесс, а не один простой акт?
Ответ на этот вопрос заключается в одном слове, выражающем нечто такое, без чего не могут быть мыслимы ни Бог, ни природа, – это слово есть свобода… Если всё существующее… должно соединиться с Божеством – а в этом цель всего бытия, – то это единство, чтобы быть действительно единством, очевидно, должно быть обоюдным, т. е. идти не только от Бога, но и от природы, быть и её собственным делом».
В образе человека Бог создал партнёра в «игре жизни и разума», наделённого свободой выбора добра и зла, красоты и уродства, правды и лжи. Что же противодействует творчеству Мирового Разума? Что противостоит божественному порядку? Ведь для реализации свободы требуется неопределённость!
Соловьёв не верил в злокозненную силу, противостоящую Богу («В чёрта я не верю»). Зато упоминал о хаосе стихий как материале творения. Всемирному Разуму противостоит инертность и неупорядоченность материи. Воля и сознание Бога постепенно одухотворяют косный материал, создавая Богоматерию. Человек-творец, внося разум и красоту в окружающий мир, преображается в Богочеловека…
Эта идея Владимира Соловьёва остаётся благим пожеланием. Земная природа преображается по законам производства, техники, выгоды (для немногих). Цивилизация преимущественно разрушает и обедняет Биосферу. Происходит формирование техногенного человека. Он рабски зависит от техники материально и духовно.
…Исследователи творчества В.С. Соловьёва много и основательно пишут о его концепции Всеединства. Однако остаётся в забвении идея Богоматерии. А ведь Мироздание имеет смысл только в том случае, если оно живое, а не мёртвое.
Модная ныне гипотеза Большого взрыва, создавшего видимую нами Вселенную (Метагалактику), – торжество механического физико-математического мировоззрения. В таком случае каждый из нас, человечество, вся земная жизнь предстают бессмысленной малостью, жалкой плесенью на одном из ничтожных осколков чудовищного взрыва.
Что-то более нелепое о происхождении Мироздания трудно придумать. Однако почти все крупнейшие современные физики, астрономы, космологи соглашаются с этой идеей только потому, что она является следствием систем формул и теорий. Нет никакого вразумительного обоснования её с позиций философии, здравого смысла, наук о Земле и Жизни.
Вспоминается сказка Андерсена «Новое платье короля». Хочется быть мальчиком, воскликнувшим: «А король-то голый!»
Владимир Соловьёв сначала интересовался преимущественно концепцией цельного знания: эмпирического, рационального и мистического (их он не вполне корректно отождествлял с наукой, философией и религией). К этому периоду относятся его работы «Чтение о богочеловечестве», «Три силы». Затем углубился в проблемы христианских церквей, возможности их воссоединения и установления – в идеале – царства Христа на Земле, теократического правления.
Следующей центральной темой стала нравственная философия, эстетика и этика («Смысл любви», «Три разговора», «Красота в природе», «Теоретическая философия», «Оправдание добра»). В основе его мировоззрения – знание науки и философии, вера в Бога, Богоматерию, Богопознание. Он предполагал путь цивилизации как восхождение от зверочеловека к богочеловечеству – торжеству истины, добра.
Вера в прогресс не отрешила его от реальности. Он убедился, что в обозримом будущем не предвидится переход к духовно возвышенному человечеству, объединённому и вдохновлённому учением Иисуса Христа. Более вероятным стал выглядеть трагический финал человеческой истории.
…Философские труды Владимира Сергеевича не дают оснований предполагать у него видения, подобные тем, которые были, скажем, у Сведенборга. Но в конце сентября 1898 года в поэме «Три свидания» поведал он о своих мистических переживаниях. В примечании пояснил:
«Осенний вечер и глухой лес внушили мне воспроизвести в шутливых стихах самое значительное из того, что до сих пор случилось со мною в жизни. Два дня воспоминания и созвучия неудержимо поднимались в моём сознании, и на третий день была готова эта маленькая автобиография, которая понравилась некоторым поэтам и некоторым дамам».
Странно, конечно, что «самое значительное», случившееся в его жизни, он изложил «в шутливых стихах», иронично-игриво упомянув, что они понравились «некоторым дамам». Или он в данном случае предстал как поэт, а не философ, или скрыл за иронией свои интимные переживания, или то и другое вместе.
Он вспомнил свою первую любовь и муки ревности:
И в первый раз, – о, как давно то было! —
Тому минуло тридцать шесть годов,
Как детская душа нежданно ощутила
Тоску любви с тревогой смутных снов.
Мне девять лет, она… ей девять тоже.
«Был майский день в Москве», как молвил Фет.
Признался я. Молчание. О, Боже,
Соперник есть. А! он мне даст ответ.
Дуэль, дуэль! Обедня в Вознесенье.
Душа кипит в потоке страстных мук…
Его обуревали вполне нормальные чувства. Вряд ли тогда он предполагал нечто иное. Но в память врезалось: у алтаря
