– Лучший работник! Исследователь! Настоящий учёный – у меня на нём все темы держались, вся лаборатория! Он же специализировался на гинкго! – доказывал Михальков в кабинете генерала Ветрова, но генерал, выслушав профессора, сказал:
– Я займусь этим вопросом. К сожалению, наши режимники подключили военного прокурора, а тот начал, как выражаются прокурорские, «раскрутку» – новые статьи обвинения появляются в деле. Собираются этапировать вашего японца в Хабаровск. Так что ничего не могу обещать. Но попытаюсь пробиться к Самому…
И не успел. Пятого марта тысяча девятьсот пятьдесят третьего года, рано утром, страна узнала о конце эпохи: умер Иосиф Виссарионович Сталин. Варя плакала, не сдерживая слёз – почему-то поняла, что со смертью Сталина умерли и её надежды быть счастливой.
Институт будто притих – не знали, чего ждать. И каждый раз, видя над входом большой портрет товарища Сталина в форме генералиссимуса, Вара смахивала с ресниц слёзы. Коэтиро она больше никогда не увидит, это недвусмысленно дал понять Михальков, рассказав о своей последней встрече с Ветровым.
– Варенька, переводят нашего генерала. Повышают, так сказать, по службе. Наш куратор вон как высоко пошёл – второе лицо в государстве будет, если не первое. Но что-то зябко мне становится, как подумаю об этом. Столько всего вложено в исследования, в институт… Да фактически три института здесь работают… И продвинулись во всех направлениях так далеко, учёных сколько воспитали – и каких! Светлые головы! Мы, – тут он замялся, – …совет учёных городка, если так можно назвать наше самовольное образование… хотели создать интеллектуально обогащённую среду… самое главное здесь – это не знание производить, а людей! Люди! Люди, Варенька, наше главное достижение и достоинство!
– Да что люди. Люди разные у нас. Вон хотя бы контролёров взять. Или … – Варя потупилась.
– Да, ваш муж – тот ещё фрукт. Продукт эпохи. Ведь сколько их развелось в органах. Но не будем о грустном. Я с ними ещё в тридцать восьмом пообщался. До сих пор хватает – хорошо, сразу в шарашку перевели…
– Так вы что, тоже заключённый? – Варя ужаснулась, но тут же смутилась, однако профессор только рассмеялся:
– Да нет, освободили, ещё в сорок шестом году. Вот только судимость пока не сняли. И поражение в правах. Так что нормально жить и работать я могу только здесь – в нашем дорогом посёлке. Но мне и тут хорошо, я счастлив, у меня интересная работа, и вы вот – племя молодое, незнакомое, постоянно радуете. Да и где бы я мог вот так вот, накоротке, вечером за чашкой чая, пообщаться с нашими академиками? Только здесь, на секретном объекте. Вот и вас, молодых, стараемся научить общаться, шире на вещи смотреть, системнее, как выражается наш уважаемый академик Аствацтуров. А ведь если глубже взглянуть, держат нас здесь и дают заниматься наукой, чтобы ещё больше бомб наделать. А каждая бомба – это уничтоженный город – сотни тысяч, миллионы людей. Людей, Варя, со своими помыслами, желаниями, надеждами на счастье.
– Но так ведь и у них есть бомбы, и если бы не нужно было сдерживать… поджигателей войны, – Варя запнулась.
– Не говорите казённых фраз, Варя. Нам дают заниматься нашим любимым делом, и мы счастливы.
– Ну как, ну всё-таки… Разве ж не они сбросили бомбу на Японию? – девушка осеклась, вспомнив Коэтиро.
– Да, всё это так, да, нужно их сдерживать. Но мы здесь попадаем в дурную бесконечность: да, мы сделаем больше бомб, они в ответ сделают ещё больше, мы ещё, они… – Профессор вздохнул. – А ведь это, Варенька, огромные затраты. И потом, есть ещё ведь мирное использование атомной энергии. Это производство электроэнергии, это огромное количество энергии. Но это – вопросы прикладные, а вот мы с вами при помощи Коэтиро-сан столкнулись с совершенно новой, мировоззренческой, я бы сказал, проблемой. Я пытался объяснить это коллегам, но, по-моему, они ещё не могут понять… Сам наш научный руководитель, академик Пронин, не до конца понимает, что здесь нет урана, что его здесь не может быть в принципе. Каким образом он накапливается в обычных пихтах? Какую роль он играет в обмене веществ этих пихт? Да никакой он роли не играет, просто накапливается. Мы столкнулись с чем-то пока непонятным, но подозреваю, что естественным на нашей планете. А священная роща? Вы же читали, Варенька, отчёты. Это особый вид гинго. Такого нет нигде, это белый гинкго. Обычно цвет коры тёмный, тёмно-серый, а здесь белоснежный, почти как у берёзы. Но откуда гинкго на Алтае? Да, они росли здесь миллионов двадцать… ну, пятнадцать лет назад, но как этот реликт сохранился здесь? Тайна, не загадка, Варенька, а именно тайна. Загадки, они разгадываются и имеют ответ, а тайн в науке быть не должно. Не строятся научные гипотезы на фундаменте тайны… Что с вами? Плохо? – Варя кивнула, стирая пот со лба. Мутило, кружилась голова – беременность она переносила тяжело, но на работу ходила, каждый раз надеясь, что придёт и увидит Коэтиро. – На лёгкий труд вас надо переводить, идите-ка домой, на посту скажете, что теперь будете работать с документами на дому. А увольнительную для охраны я сейчас выпишу.
Домой не хотелось, но действительно надо было прилечь. Постоянно клонило в сон, аппетита не было совсем, Варя с трудом заставляла себя есть. До посёлка её подвезли, и, не раздеваясь, она прошла к кровати, села, закрыв лицо ладонями. Хотелось заплакать, зарыдать в голос, но слёз не было. В груди тихо жгло. Боль, казалось, разорвёт сердце. Она вдруг ясно поняла, что никогда больше не увидит Коэтиро, не услышит его голоса, не ощутит тепло его рук. Раньше она ходила в рощу – одна, всегда, как только выдавалась свободная минутка. И тоску будто снимало рукой, будто счастье, тот маленький миг, и любовь, разделённая с Коэтиро на этом месте, разрослась, стала большой, осязаемой и каждый раз лечила её больную душу. Но с месяц назад эти прогулки прекратились – в роще открылись горячие ключи и, хотя вокруг ещё лежал снег, среди белоснежных гинкго ходить стало небезопасно – в любой момент под ногами могла провалиться земля. Уже несколько учёных пострадали, провалившись в наледи. Михальков был страшно удивлён, но исследований не прекратил, усилив меры безопасности. Варя вздохнула, подумав, что ещё один рай на Земле умирает, как умер Коэтиро… и, поймав себя на этой мысли, замерла.
Будто откуда-то сверху увидела рощу. Вот японец обнимает её, вот она отвечает на поцелуи… А это кто? Неужели Балашова? Как она прошла мимо конвоира?…
Тут же, будто отвечая на мысленный вопрос, она увидела солдата. Горит костерок, в руках кружка, а рядом… Виталий? Ему же стало плохо, его же Валентина домой повела?..
Комендатура… Варя снова увидела мужа. Он сидит за столом, прихлёбывает чай. В дверь решительно постучали. На пороге возник давешний конвоир.
– Товарищ майор, сержант Костылев по вашему приказанию прибыл!
– Так, Костылев, присаживайся. Чайку, может, выпьешь?
– Нет, товарищ майор, только что из столовой. Кормят нас достаточно.
– Ну раз достаточно, тогда сразу к делу. Вот тебе бумага, вот ручка, садись пиши.
– А что писать-то?
