Карта Бенджи начинается со справки о рождении восемнадцать лет назад и кончается пометкой двухлетней давности всего из нескольких букв: “ум. НСДВТС”
[65]. И справка о рождении, и финальная пометка написаны четким каллиграфическим почерком, каким теперь больше не пишут.
К задней обложке карточки Бенджи изнутри прикреплен манильский конверт, присланный Макквиллену из Миннесотского бюро задержания преступников в Бемиджи. Нераспечатанный.
Пытаюсь выдумать какой-нибудь способ вскрыть конверт так, чтобы потом это не было заметно, но в конце концов просто разрываю его сверху.
* * *
Когда я возвращаюсь в приемную, Вайолет стоит в дверном проеме и заглядывает в дом, не переступая порога.
– Он дома? – спрашивает она.
– Нет.
– Но ты все равно вошел?
Закрываю за собой дверь и спускаюсь с крыльца. Я больше не хочу здесь находиться. И то, что Макквиллен может внезапно вернуться, что-нибудь забыв, – наименее важная тому причина.
– Дверь была не заперта, – говорю я. – Я беспокоился за него.
Правда-но-ложь – это не просто игра. Это стиль жизни.
– Все равно, разве это не проникновение со взломом?
– Нет, если ты ничего не взломал.
– Ты уверен, что его нет в доме?
– Я поискал его. Наверное, я неправильно расслышал время.
Когда я открываю машину, Вайолет замечает манильский конверт у меня в руках:
– Ты еще и взял что-то?
– Только это. Ему не нужно. Он даже не открывал его.
– Что там?
– Расскажу по дороге.
– А что, сразу сказать нельзя? Ты меня просто бесишь!
Пристально смотрю на нее. Интересно, как скоро она меня разоблачила бы, даже не случись этого взлома?
Не важно. Сейчас я ее офигеть как собью с толку.
– Это снимки вскрытия Отем Семмел и Бенджи Шника.
– Что?
– Да-да.
Она бледнеет:
– И о чем они говорят?
– О том, что, если бы Макквиллен потрудился вскрыть конверт, он бы совсем не был уверен, что Отем и Бенджи погибли от лодочного винта.
19
Лагерь “Взгляд олененка”, оз. Форд, Миннесота
Все еще суббота, 15 сентября
– Есть хоть какая-то вероятность, что это укусы акулы?
– Нет, – отвечает Вайолет.
Она села на пол, держась руками за голову, и прислонилась к моей кровати. У нее за спиной на кровати лежат два ряда ужаса на глянцевых черно-белых фотографиях.
– Ты уверена?
– Да.
– Почему?
– По нескольким причинам. Во-первых, все укусы в форме купола, как будто кусало тупорылое существо, а таких акул, насколько мне известно, не существует. И я никогда не слышала, чтобы у акулы был настолько активный метаболизм в пресной воде, достаточный для нападения на человека. Не знаю, способна ли на это хоть одна морская рыба.
– Кажется, у лосося с этим проблем не возникает.
– Лосось мигрирует из пресной воды в соленую только один раз, в одну сторону. Это относительно просто, ведь ему достаточно лишь наполнить клетки солью, чтобы поддерживать осмотическое равновесие. Когда они идут на нерест, пресная вода их отравляет. Это последний эволюционный стрессор, перед тем как они мечут икру и умирают. Дальше, у акул все зубы режущие. Как у пираний и комодских варанов. В нашем случае резцы расположены по бокам, но передние зубы – прокалывающие. Вот почему передние края укусов все в лохмотьях.
– Спасибо, – говорю я. – Рад слышать.
Не знаю, чего стыжусь больше – своего страха или чувства облегчения.
Вайолет смотрит на меня. Она отлично держится для новичка, но глаза у нее на мокром месте, ей явно не по себе.
– В каком смысле? – спрашивает она.
– Я не люблю акул.
– Лайонел, что бы это ни было, оно куда хуже.
– Сомневаюсь. Возможно, это все-таки был винт.
– Ты ведь сам говорил, что раны от винта были бы короткими параллельными разрезами на одинаковом расстоянии друг от друга, равном шагу лопастей винта. И что ткани, прилегающие к одежде и волосам, должны быть изжеваны.
– Ну да, это по учебникам.
Тела на снимках без одежды. Вообще при вскрытии трупы редко бывают одеты, но в приложенном отчете сказано, что жертвы обнаружены почти голыми. Девушка все-таки в трусах. Длинные ли у нее волосы, неизвестно, поскольку голову не нашли.
– Ты не понимаешь, – объясняет Вайолет. – Я узнаю´ этот рисунок укуса.
Это заставляет меня очнуться.
– То есть как?
– Этот образец – его невозможно не узнать. Я, конечно, не зоопалеонтолог. Я вообще не зоолог…
– Ты вроде бы неплохо справляешься.
– Не обижайся, но тебе так кажется, потому что ты понимаешь в этом еще меньше меня. А я – дилетант. Я даже не знаю, где у меня пробелы в знаниях.
– Ладно.
– Но этот след укуса я знаю. Любой палеонтолог узнает его, потому что это – уникальный маркер окончания мелового периода.
– А это когда?
– В том-то и черт. Шестьдесят пять миллионов лет назад.
Напоминаю себе, что, по сути дела, я только что показал этой женщине кадры из садистского фильма. Надо бы положить руку ей на плечо, но нет у меня такой руки.
– Вайолет…
Она вздрагивает:
– Знаю. Я палеонтолог. Большинство известных мне животных вымерли при мел-третичном вымирании.
– Вот именно.
– Но не все.
Как можно мягче я говорю:
– Я очень сомневаюсь, что это динозавр.
– До тысяча девятьсот тридцать восьмого года считалось, что целаканты вымерли в меловой период. А потом их вдруг стали находить.
– Но с целакантами у нас разные ареалы. Мы узнали, что они еще существуют, только когда начали рыбный промысел на их нерестилищах. И даже тогда большинство видевших их людей, скорее всего, думали, что это просто какая-то рыба, и забывали о ней. Мы же с тобой говорим о твари, которая, предположительно, похожа на динозавра, обитает в национальном парке и жрет людей, – и никто ее не видел. Так не могло бы долго продолжаться. Где же она была все это время? Заморожена?
