– Вот теперь вижу.
– Лицо разглядеть можешь?
– Нет. Он на другой стороне лодки, спиной к нам.
Тем более он – так же, как мы с Вайолет и, вероятно, любой, кто в этот час находится в Миннесоте под открытым небом, – в куртке с поднятым капюшоном. Зато мы можем предположить, что он слышит – как дождь барабанит по гортексу.
Еще раз осматриваю пляж и отдаю прибор Вайолет.
Через минуту она докладывает:
– Теперь он что-то насаживает на большой крюк, который висит на этой фигне над бортом. Кажется, мясо.
Через несколько секунд слышу, как жужжит мотор лебедки, даже несмотря на шум ливня. Электродвигатель до этого был тише.
Вайолет возвращает мне ПНВ, и я вижу, как человек выпрямляется и поворачивается к нам лицом. Но вместо лица – ослепительный луч света.
– Черт! – утыкаю прибор в куртку, но слишком поздно, это я знаю.
– Что? – спрашивает Вайолет.
Невооруженным глазом вокруг видно только мрак. Луч от лица чувака – невидимый.
– У него активные инфракрасные очки, – объясняю я. – Та же технология, что у нас. Он видит свет, излучаемый нашим прибором.
– И он видит?..
– Да. Наверное, он смотрит на нас прямо сейчас.
Снова смотрю в прибор. Чувак таращится прямо на нас, лицо у него так и светится, что твой маяк. Но теперь он еще и держит винтовку у пояса. Классическая “Ремингтон 700” с крупной оптикой и гидрозащитой. Не знаю, из этого ли ствола завалили Криса-младшего и отца Подоминика, но им хватило бы.
Так что приехали – похоже, тут в нас опять будут стрелять. Если прицел винтовки тоже инфракрасный, то нам предстоит длинная и бодренькая пробежка до леса на фоне голой гранитной стены. Пожалуй, целесообразнее нырнуть в озеро и попытаться доплыть до лодки.
Однако человек в нас не целится. Он просто держит оружие, словно показывая его мне или раздумывая, что делать. Наконец бросает винтовку к носу лодки, а сам шагает к корме и опускает ногу большого мотора в воду.
– Что он делает? – спрашивает Вайолет.
Отдаю ей ПНВ:
– Сматывает удочки.
В тесном ущелье бензиновый движок зарычал, как “Харлей”. Басовитое бульканье мотора хорошо слышно, даже когда к нему добавляется более высокий пронзительный звук. Лодка резко разворачивается и уходит в озеро Уайт, таща за собой крюк на тросе.
Она скрылась за ближайшим мысом, прежде чем нас достиг свет от фонариков людей, пробирающихся по пляжу.
– Что это еще за херня была? – спрашивает Реджи.
– На озере какая-то лодка, – отвечает Вайолет.
И волны от нее до сих пор плещутся у наших ног.
27
Оз. Гарнер / оз. Уайт
Национальный парк Баундери-Уотерс,
Миннесота
Все еще четверг, 20 сентября
– Полный бред, – говорит Вайолет.
– Вот так все и было.
Мы лежим на спине в спальных мешках. Я только что рассказал ей о своей беседе с Пэйлин.
– Да она больная на всю голову, – ставит диагноз Вайолет.
– Почему же? Только из-за того, что она считает, будто одинарный набор хромосом и однонитевая ДНК – это одно и то же, хотя ее папаша преподавал биологию?
– Ее папаша поджидал, пока тюлени высунутся из воды глотнуть воздуху, и простреливал им бошки.
– Может, он их принимал за Антихриста. И откуда ты знаешь, чем он занимался?
– А откуда ты знаешь о Уэствуде как его там? – парирует она.
– Уэстбрук Пеглер. Он был знаменит в свое время.
– А она знаменита сейчас. И богата. Если и есть на свете Антихрист, то это, скорее, она сама. Она же абсолютная конъюнктурщица.
– Мне кажется, она верит во все это.
– Может, и верит. Беда мира – не безрассудные люди. А те, что умеют включать и отключать свой рассудок, смотря что им выгоднее.
– Возможно. Но что ей дает вера в эту фигню?
– Помимо того, что ей платит Реджи? Ты недооцениваешь, насколько приятно думать, что ты – в центре внимания Боженьки. Ребятки копались в этом годами. Черт возьми, хотела бы я быть такой же, как она.
– Не хотела бы, – возражаю я.
– Еще как хотела бы. Избирательная бредятина – это же крутотень. Ты думал, почему я так люблю бухать?
– Но эффект от бухла временный.
– В том-то и беда. – Она видит, как я смотрю на нее. – Серьезно. Я ненавижу реальность. Как и все люди. Теперь часто говорят: “Бойтесь данайцев, дары приносящих”. Но, когда Лаокоон сказал это во время Троянской войны, его задушили змеи и люди ржали, надрывая животики. Такая же фигня с Кассандрой.
– Это тоже про троянского коня?
– Да.
– Так может, просто не стоит рассуждать логически о троянском коне.
– Может, когда-нибудь я пойму, почему с тобой так трудно разговаривать.
– Ну, не то чтобы тебе часто приходилось.
– Тем лучше.
Она отворачивается.
– Цыпленок-паникер тоже неплохой пример, – наконец заявляю я.
– А с ним-то что случилось?
– Не знаю. Но его определенно прозвали паникером
[82].
Она поворачивается ко мне и приподнимается на локтях:
– Знаешь, в чем твоя беда?
Ну и что я могу ответить?
– Ты пытаешься стебаться не только над всякой опасной херней, но и просто над знанием, – говорит она. – А это тоже неправильно.
– Спасибо.
– Это не комплимент. Спокойной ночи.
Она опять отворачивается, но через несколько минут спрашивает:
– Ну и как поцелуй?
– Этого я никогда не расскажу. Но видеть, как ты ревнуешь, было забавно.
– Я не ревновала. У меня нет желания целоваться с Сарой Пэйлин. И не было даже до того, как я увидела вас. Смотреть было страшновато.
– Участвовать тоже.
Снаружи какая-то птица закричала о чем-то жалобным голосом. Значит, уже недолго до рассвета.
Вайолет говорит:
– Просто чтобы ты знал: мы с Милл-Отом провели вместе только одну ночь.
– Не надо рассказывать мне об этом.
– Мы даже не занимались сексом. Бóльшую часть ночи мы просто разговаривали. Даже не целовались, пока не рассвело.
