Перед тем как войти в салон, я захватил несколько лежавших на столике газет. Скоро, вероятно, русскую прессу тут запретят. Видно, руки пока еще не дошли. Меня во всей этой украинской кутерьме больше всего поражает то, что патриоты Незалежной сочли пророссийским президентом того, кто вышел почти из всех совместных с Россией проектов.
Самолет, немного посопев на месте, не торопясь покатился по полосе, потом сделал несколько неуклюжих поворотов и застыл, чтобы приготовиться к решающему рывку. И вот моторы взревели, и тяжеленная махина понеслась вперед, чтобы оторваться от земли. Как только это произошло, стало как будто тише. Я смотрел в иллюминатор на все уменьшающиеся строения и на тающие огни внизу, пока все не утонуло в вечернем мареве высоты. Пора приводить мысли в порядок.
Итак.
Я возвращаюсь в Москву, домой, где я не был каких-то пару дней. Но как же за эти дни все изменилось! Лариса, которой я привык отводить роль своей второй половины, в будущем, возможно, жены, теперь вызывала во мне страх, недоумение и даже раздражение. Страх за то, что не получится безболезненно расстаться с ней, и она неизвестно что еще выкинет. Недоумение от того, что в ней не нашлось ничего такого, что удержало бы меня с ней. Прежде я полагал, что она заполняет меня целиком, но в Киеве открылось, что свободного места для новой любви во мне накопилось с избытком. А раздражение вырастало из самого факта ее существования, отныне превратившегося для меня в проблему, в живой укор, в гнетущее прошлое. Мне бы раскаяться, но я, против всякой логики, винил во всем ее. Как я встречусь с ней? Хватит ли у меня духу все рассказать ей? Конечно, не хватит. Да и не нужно это. Ведь признаться – равносильно тому, чтобы предать Нину. Раскрыть нашу с ней тайну. А ближе Нины у меня сейчас никого нет на свете, и я не могу ее подвести. А отец? Его поведение поражало меня. И если с Ларисой я рано или поздно что-нибудь придумаю, то как быть с отцом? С ним не расстанешься. Он навсегда. Нарушивший всю нашу систему взаимоотношений, которую сам же много лет назад ввел, он сбил меня с толку, и я до сих пор не мог свыкнуться с его новой ролью по отношению ко мне. Куда делось былое невмешательство? Я никогда прежде не мог заподозрить его в неискренности, да и он не давал для этого никаких поводов. Но сейчас меня терзали догадки, что он заранее был осведомлен о моей встрече с Дмитрием, равно как и о том, что меня, его сына, выбрали отнюдь не случайно – возможно, с его согласия, а может быть, и по его просьбе. Вчерашний, почти панический, звонок во время моего ужина с Ниной выдал его. Ведь тогда со Славиком еще ничего не случилось, и обо мне ничего не говорили в новостях. И как относиться к намекам Нины на то, что, по ее сведениям, Кабанов и мой отец помирились? Причастен ли Кабанов к вбросу дезы о том, что я исчез, или это дело рук кого-то другого?
Наверное, что-то прояснится только тогда, когда материалы, переданные мне Дмитрием, попадут в эфир. Я словно наяву услышал его голос: «До того, как вернетесь в Москву, не пытайтесь ее открыть. Это смертельно опасно».
Выходит, я только один знаю, что Дмитрий стоит за всей этой операцией? А если нет? Тогда кто еще может допустить утечку, а подозрения лягут на меня? Как же все нервно и бестолково. Обо всем этом мне надо было беспокоиться заранее. Я же полез сломя голову в пекло. На это и рассчитывали те, кто все это затеял. На мою неопытность и управляемость.
Конечно, Сидельников пару часов назад успокоил меня тем, что тиражирование сведений о моем исчезновении, скорей всего, медийное недоразумение, но сейчас я не очень во все это верю.
Стюардесса предложила мне выбрать что-нибудь из привычного набора напитков аэробара. Я попросил томатного сока.
Проглотив тягучую светло-красную жидкость, пристроил пустой стакан в специальное приспособление на спинке впереди стоящего кресла и взялся за сегодняшний «Московский комсомолец». Тон материалов относительно спокойный. Про АТО и бои на Донбассе не нашлось ни слова. Один из авторов рассуждал, за кого будут голосовать жители Донбасса на предстоящих в конце мая выборах президента Украины, другой пытался предугадать, чем закончится встреча в Женеве. В еще одном материале рассказывалось, как в Николаеве напали на Олега Царева. Олег Царев! Как я забыл про это! Ведь отец наставлял меня, чтобы в случае непредвиденных обстоятельств я связывался с ним. И телефон его у меня имелся. Почему я не вспомнил об этом? Хотя чем он сейчас мог мне помочь в поисках Славика? В Киеве к нему, судя по всему, не очень прислушиваются.
Я отложил газету. Странно. Наши журналисты пока пишут о событиях на Украине как о том, что нас напрямую не касается. Завидная позиция. Но дальновидная ли? Крым нам никто не простит. А значит, у нас под боком толпы людей, готовых вцепиться в глотку всякому русскому. Или не всякому? Припоминая разговор с Ниной, я подумал, что она так и не объяснила мне причину появления в ее сюжете этого крымского моряка. Ушла от разговора. А потом не вернулась к нему.
Самолет споткнулся в воздухе и накренился вперед.
Скоро посадка. Мое внутреннее состояние сейчас напоминало аэроплан, который никак не может приземлиться, уносимый потоками воздуха неизвестно куда. Лететь бы так и лететь. Но Киев и Москва слишком близко друг к другу…
* * *
Меньше всего я ожидал, что отец встретит меня в аэропорту. Как он узнал, что я лечу этим рейсом? Он сигнализировал мне так энергично, словно без этого я бы его не признал. Когда папа обнял меня, я почуял, что от него крепко пахнет спиртным.
– Как ты долетел?
– Без происшествий, как видишь. Как ты узнал мой рейс?
– В посольстве дали информацию.
– Оперативно. Ты прямо сыщик.
– Пойдем скорее. – Он пропустил мимо ушей мою шутку.
Я предполагал, что в машине он вынудит меня дать ему подробный отчет о поездке, но батя, как только мы тронулись, почти сразу же заснул. Зачем он приехал встречать меня? Что его тяготит? Сейчас, с чуть запрокинутой головой, он выглядел непривычно беззащитно.
Проснулся отец почти одновременно с тем, как автомобиль притормозил около нашего подъезда. В первый момент он взглянул на меня испуганно, словно не узнавая. Потом потряс головой, протер глаза, зевнул и обратился ко мне:
– Прости, сынок. Я что-то устал сегодня. Вот и отключился. Возраст сказывается. – Он улыбнулся немного виновато и открыл дверцу.
– Не стоило меня встречать. Ты и так еле живой. Я бы и сам добрался, – попенял я ему, когда мы поднимались в лифте.
– Не терпелось скорее тебя увидеть, я так волновался…
– В последние годы я отвык от того, что ты за меня беспокоишься.
Отец в ответ как-то тревожно и печально посмотрел на меня и промолчал. Может быть, ему что-то мешает быть со мной искренним?
Лариса позвонила совсем не вовремя. «Турецкий марш» сейчас на редкость неуместен.
– Ты прилетел?
– Только-только, – соврал я.
– Как только-только? Ты же должен был утром? Я что-то перепутала?
