Но что было с ними троими, когда, услышав истошный сигнал
под окнами, выскочили на крыльцо и увидели габаритные огни «КамАЗа», таявшие в
снежной замяти, а на ступеньках – бесчувственное тело, на котором, чудилось, не
было живого места!..
Незнакомец был весь покрыт коркой запекшейся крови, вдобавок
– обожжен: так им сначала показалось. И только через несколько минут тетя Паша,
срезавшая с тела клочья одежды, вдруг уронила ножницы, перекрестилась и
воскликнула с ужасом:
– Аггел или чеченец?!
«Чи жид, чи москаль?» – вспомнил Герман анекдот про хохла, к
которому дочка привезла мужа на смотрины, и прыснул было. А чего тут смешного?
Тетя Паша небось только по телевизору негров и видела, а по телевизору,
известно, всякое показывают, даже инопланетян, но это ведь не означает, что они
на самом деле существуют!
За стенами больницы выло, било по стеклам, смерчи топотали
по крыше, будто туда высаживался десант дьяволов. Ночь выдалась совершенно
гоголевская, о такой говорят: «Черт украл месяц»; правда, не рождественская, а
новогодняя. В больнице оставалось из всего персонала только трое: Герман –
дежурный врач, тетя Паша – дежурная сестра и пьяненький истопник Сергеич,
притащившийся ровно в полночь облобызать свою многотерпеливую сеструху, с Новым
годом поздравить.
Пациенты и врачи на эту ночь разбрелись по домам, и вместе с
боем кремлевских курантов, донесшимся из комнаты отдыха, где стоял телевизор, в
сознание Германа ударила пугающая мысль, что операцию этому умирающему, жестоко
искалеченному человеку вынужден будет делать он – немедленно и практически
один.
Это, конечно, какая-то фантастика, но все врачи и медсестры
родом были из ближних и дальних окрестных деревень, а потому теперь их не
сыскать. Главврач, он же главный хирург, который, собственно, и должен был бы
оперировать (Герману оставалось бы только ассистировать), жил, правда, в
Болдине… Однако, точно по уговору со злодейкой-судьбой, он именно вчера, 31
декабря, сломал ногу в собственном дровянике. Герман ему сам же накладывал днем
гипс и убеждал не тревожиться. Анестезиолог (рентгенолог по совместительству)
опять-таки вчера на последнем рейсовом автобусе умчалась в Арзамас, где жила ее
дочь, которую увезли на «скорой» с преждевременными родами.
Герман оказался один. И ждать нельзя: черный человек умирал.
…Он сам давал анестезию, сам и оперировал. Тетя Паша,
причитая и молясь, ассистировала, почти не путаясь. А Герман работал, изредка
вскидывая голову, когда очередной вихрь с особенным остервенением перебирал
стекла в окнах, и вспоминал любимого Булгакова, «Записки юного доктора», про
то, как герой в разгар операции бегал к себе в кабинет поглядеть в справочнике,
чего дальше делать. Герман бы тоже с удовольствием сбегал, да боялся, что негр
за это время помрет.
А потом выяснилось, что кончилась кровь… а дело завершилось
тем, что Герман лежал на одном столе, негр, забинтованный с ног до головы, на
другом, а их руки, белая и черная, были соединены красной пульсирующей
трубочкой, по которой кровь Германа перетекала в чужое, бесчувственное тело.
От усталости и недосыпа кружилась голова, ну и, конечно,
резкая и обильная кровопотеря давала себя знать (все-таки сдать пол-литра крови
и выпить пол-литра водки – равно головокружительные занятия!). За окном
по-прежнему металось, выло и ухало. Тетя Паша, от вечного умерщвления плоти и
нынешней усталости белая и полупрозрачная, будто призрак, качалась между ними,
вглядываясь то в одно, то в другое лицо, и чувствительно пощипывала Германа,
когда он сонно заводил глаза:
– Нельзя спать! Нельзя!
Герман тупо таращился в окно.
– Мчатся тучи, вьются тучи, – начал он бормотать, чтобы хоть
как-то разогнать обморочный звон в голове, – невидимкою луна освещает снег
летучий; мутно небо, ночь мутна. Еду, еду в чистом поле; колокольчик
дин-дин-дин… Страшно, страшно… но не боле… средь неведомых равнин…
«Почему это – страшно, но не боле? – спохватился вдруг. –
Страшно, страшно поневоле, вот так надо! А, понятно, это уже бред».
Колокольчик в голове делал свой дин-дин-дин все громче и
громче. Было страшно, но не боле. А вот спать хотелось отчаянно!
– Хватит, тетя Паша, – пробормотал Герман как мог более
внятно, приподнимаясь на локте… или уверяя себя, что приподнимается. – Хватит
импортировать русскую кровь!
И осекся.
Серые губы человека, безжизненно простертого на соседнем
столе, дрогнули. Сначала с них сорвался хрип, потом какие-то бессвязные
курлыкающие звуки, но вот Герман услышал слабенькое бормотание:
– Мчатся тучи, вьются тучи; невидимкою луна освещает снег
летучий; мутно небо, ночь мутна…
У Германа зашевелились волосы на голове. Этот хриплый, чуть
живой голос повторял с ужасным акцентом те же самые слова, которые он только
что нашептывал! Это что же… что же это получается, а? Незнакомый негр,
занесенный новогодним ураганом в болдинскую глушь, с русской кровью впитал в себя
русские стихи? То есть вместе с потоком красных кровяных телец Герман передал
ему свои мысли и чувства?!
«Интересно, как он прочтет дальше: «поневоле» или все-таки
«не боле»? – подумал Герман, не в силах решить, перекреститься ему на всякий
случай или нет.
– Сил нам нет кружиться доле; колокольчик вдруг умолк; кони
стали… «Что там в поле?» – «Кто их знает? Пень иль волк?»
Герман тихо ахнул. Другие слова! Те же стихи, но дальше. Он
что, этот негр, читает Пушкина по-русски? Наизусть?!
Ну, бред, конечно. Снежная сумятица нашептала, надула в его
бедную головушку бесовское наваждение. Вон клубится за окнами их хоровод,
ежесекундно меняя их очертания!
– Бесконечны, безобразны, в лунной месяца игре закружились
бесы разны, будто листья в ноябре, – прошептал он, роняя голову на подушку.
– Сколько их! Куда их гонят? Что так жалобно поют? Домового
ли хоронят, ведьму ль замуж выдают?.. – вторил ему глуховатый голос с акцентом,
и тетя Паша истово крестила обоих чтецов: белого и черного.
Наутро выяснилось, что ни к бесовщине, ни к бреду ночные
происшествия отношения не имели: полуживой, но удивительно живучий негр
действительно знал наизусть чуть не всего Пушкина. И по-русски! А едва не погиб
он в эту ночь именно потому, что должен был во что бы то ни стало оказаться
нынче в Болдине. В месте, связанном с именем своего великого родственника…
