Единственное толковое, что сделала в эти дни Альбина, – это
убралась наконец-то в квартире. Немножко легче стало на душе, когда все
вывернутое из шкафов и ящиков комода затолкала обратно и намыла пол. Когда
запихивала образовавшуюся гору мусора в пластиковый пакет, раздался телефонный
звонок. Альбина взяла трубку с опаской – и не зря: звонила маменька. И
началось: как Аля может позволить, что бедная Галочка до сих пор… где ты вообще
шляешься днями и ночами, я звоню, звоню… имей в виду, что частично эта квартира
принадлежит и мне тоже, я имею все юридические права на половину ее стоимости,
так что смотри!..
– Ма, что-то я тебя совсем не слышу, – с тоской сказала
Альбина. – Может, позднее перезвонишь?
И ничего не добилась: трубка начала орать во всю мочь,
отчеканивая каждое слово, чтобы лучше было слышно.
Альбина вздыхала, вздыхала – да и нажала на рычаг. Это
произошло настолько неожиданно, что она даже испугалась собственной смелости. И
потом с трудом удерживала себя, чтобы не отвечать на другие попытки
дозвониться. Телефон поразорялся разиков пять, потом выдохся и смолк. Наверное,
матушка решила, что она ушла.
Однако Альбина не ушла. Сидела с ногами на продавленном
диване, где спала все эти московские годы, бестолково включала и выключала бра,
слушала тихо-тихонечко Вертинского по старенькому, обмотанному изолентой
магнитофону, и, глядя в примороженное окно, тихо удивлялась, почему мама ее не
любит. Подобные размышления не были для Альбины новостью – им она посвятила,
можно сказать, всю свою жизнь, и со временем они несколько утратили болезненную
остроту, но сейчас вдруг как-то снова подкатило… Почему, собственно, матушка не
сделала в свое время аборт и не избавилась от неизвестно кого прижитого
ребенка? Версий о своем отце – погибшем на задании летчике, подводнике,
геологе, секретном разведчике и т.д. и т.п – Альбина наслушалась в свое время
великое множество. Алина Яковлевна отличалась буйной фантазией, но короткой
памятью, и постепенно многочисленные варианты отцовской биографии начали
наезжать друг на дружку и вступать между собой в явное противоречие. А со
временем придуряться матушке и вовсе надоело. И Альбина поняла, что была
результатом случайной интрижки и проблемой всей материнской жизни. Нет,
конечно, она не голодала, не ходила оборванкой, а скорее, наоборот,
бита-шлепана бывала не чаще своих подружек… а любовь – что такое материнская
любовь, как не каждодневная забота? Если так – значит, ее любили.
Да ладно, глупости все это. Со временем все плохое должно
забываться, а она, Альбина, и впрямь какая-то моральная уродка: вспоминает
плохое все чаще и чаще. Например, как мать приходила в школу и жаловалась на
нее учительницам. Или кричала исступленно: «У тебя все из рук валится! Никому
нужна не будешь!»
«Ага, ты еще поплачь!» – зло сказала себе Альбина и съехала
с диванчика.
Огляделась. Может быть, что-нибудь забрать с собой к
Валерии? Безделушку, цветок с окна, хоть открытку какую-то?
Нет. Все чужое. Даже то, что она сама купила себе! И если
когда-нибудь эта квартира и впрямь достанется Альбине, надо ее продать, не
задумываясь!
Вышла в коридор, мельком глянула на себя в зеркало:
наконец-то вылезла из надоевших джинсов и свитерка! – и взялась за шубу. Рядом
с сапогами лежал обрывок бумаги, и Альбина покачала головой: хорошо же она
одевалась!
Она бы выбросила бумажку, да невзначай зацепилась взглядом
за цифру 16. Это был номер теткиной квартиры. Машинально развернув обрывок,
Альбина обнаружила на нем и весь адрес: улицу, номер дома, квартиры, этаж.
Адрес был знакомый, а почерк – нет. И обрывок сам по себе
довольно странный: плотная бумага, по которой тянется ряд голубых квадратиков,
перетекающих один в другой, от еле различимого до очень яркого. А сверху
шариковой ручкой довольно коряво нацарапан адрес.
Конечно, вполне это могла записать одна из приятельниц тети
Гали, чтобы не перепутать. Только вот в чем штука: насколько знала Альбина, ни
одна из теткиных знакомых не работала ни в типографии, ни в книжном
издательстве. Зато в типографии недолго работала Алина Яковлевна – давно,
Альбина тогда еще в школе училась. И она прекрасно знала, что держит в руках
краешек пробы цветоделения. Прежде чем напечатать цветную иллюстрацию или
обложку, цвет разделяют на несколько составляющих: голубой, пурпурный, желтый,
черный. Все остальные оттенки получаются от смешения этих цветов в разном
процентном соотношении. Вот на таком обрывке чистой голубой пробы и был записан
адрес, по которому еще недавно жили тетя Галя и Альбина.
Совершенно чужая в этом доме бумага. Незнакомый почерк…
«Шведская спичка!» – мысленно ухмыльнулась Альбина и бросила бумажку в пакет с
мусором.
Уже стемнело, когда она вышла на улицу. Синий
спаситель-трайлер стоял на своем обычном месте, перегораживая подъезд.
Неожиданно для себя самой Альбина поклонилась ему в пояс и побежала к
остановке.
Валерия открыла ей дверь, запахивая халат, надетый на голое
тело:
– Хорошо, что пришла. Я тут просто умираю, в ванну хочу
залезть, а когда колонка шумит, звонка не слышно. Иди ешь, там сосиски еще
горячие.
Ничего не спросила: наверное, по Альбининому лицу и так все
ясно. А она не удержалась – бросила-таки на подругу вопросительный взгляд.
Валерия наморщила свой веснушчатый, несколько длинноватый и, прямо скажем, хищный
нос:
– Дохляк. Со мной даже не стали разговаривать. И мои барашки
в бумажке – такая жалкая мелочь по сравнению с их гонорарами, что им нет ну
никакого резона нарушать врачебную тайну.
– А ты им сказала, что этот транс, возможно, человека убил?
– вспыхнула Альбина, сразу сообразив, о чем речь. О визитах Валерии к
специалистам по изменению пола! Итак, она не выяснила, кто та женщина-мужчина
(нужное подчеркнуть). Да и со скудным набором примет, который имелся у Валерии,
выяснить это было просто невозможно.
– Честно говоря, это не лучший ход, – сказала Валерия,
подбирая распадающиеся кудри. – В конце концов, его могли прооперировать и в
Питере, и в Киеве, и в Париже – с тем же самым успехом.
– Или в Нью-Йорке, – уныло согласилась Альбина.
– Точно! Или в Лондоне.
– Или в Мадриде, Монреале, Пекине…
– Или в Урюпинске…
– А вот это вряд ли! – Альбина наконец-то рассмеялась.
Глаза Валерии довольно блеснули, и, помахав на прощание, она
унесла шелест своих шелков и запах духов в ванную. И промельк хорошего
настроения – тоже.
Альбина уныло дожевывала вторую сосиску, когда зазвонил
телефон. Перегнувшись через стол, она сняла трубку.
