Может, кому-то от этого легче. Наверное, наверное!
Предсмертные муки дочери не застят взор Лады и Кирилла. Но отчего-то ведь она
умерла! Что-то ведь остановило биение маленького сердечка, что-то наполнило
кровью рот!
Кирилл, почему же ты не нашел того, кто это сделал, почему
не расправился с ним? Почему не наполнил запекшейся, мертвой кровью его рот?
Герман споткнулся, ударился лбом о косяк и взвыл от боли.
Прихожая плясала вокруг него так, что стало страшно: стены вот-вот навалятся и
раздавят.
Шарахнулся на лестницу, но тут дело пошло еще хуже:
ступеньки выскальзывали из-под ног. Кое-как, повисая на перилах, Герман
спустился на пол-этажа, а потом просто катился до самой двери подъезда. Она его
тоже возненавидела – так дала по спине, что зарылся носом в землю. Боль чуть
отрезвила, но лишь на миг. Хмель, сгущенный горем, достал, наконец. Сознание
меркло, и меркнул мир вокруг.
«Если останусь здесь, – промелькнуло в сознании, – никто не
найдет Хингана!»
Встал на четвереньки, потом выпрямился, хватаясь за что-то
ледяное. Это крыло джипа, его джипа. Хо-ро-шо…
– Хинган! – выкрикнул он, падая на капот и пытаясь снова
встать. – Хинган! Иди сюда!
– Ты что, голубой? – послышался рядом хриплый голос. – Ты
голубой, тебя спрашивают?
Герман с трудом повернул голову.
Какая-то женщина, вроде. Он не видел ни лица, ни фигуры –
ничего.
– П-почему? – слабо шевельнул губами.
– Почему голубой? Сам мужик и мужика зовешь. Хинган –
любовничек твой? Ну, сдался он тебе, давай лучше со мной, а?
– А? – тупо повторил Герман.
– Да ты совсем хорошенький! – хихикнула женщина. – Ну, куда
пойдем? Машинка твоя? Хочешь в машинке?
Герман мотнул головой, но чьи-то руки уже обвили его шею,
липкие губы мазнули по щеке. По нему словно бы ползло что-то, присасывалось.
Попытался стряхнуть с себя это неизвестное насекомое, но оно
держалось цепко, зудело:
– Ну давай, давай!
Герман почувствовал, что задыхается.
– Эй, ты! – фальцетом закричал кто-то рядом. – А ну пошла!
Пошла вон, говорят!
Насекомое запищало недовольно, потом что-то рвануло его с
груди Германа – и он со всхлипом глотнул свежего воздуха.
– Живой?
Чье-то лицо замаячило наверху, и Герман, поняв, что лежит,
неуклюже начал подниматься.
Незнакомые руки помогали ему, незнакомый голос успокоительно
журчал рядом:
– Ну, слава богу, а то я думал, она тебя до смерти
заласкала.
– Она – кто? – выдавил Герман, опять утверждаясь на ногах.
– Да бес ее знает, блядь какая-то, – спокойно ответил
незнакомец. – Кого ж тут еще найдешь, на Сухаревке?
– Где-е?
– Ты что, забыл, где есть? Сухаревка – это ж самое в Москве
проституточное место! Там, где ларьки, девки почище, с сутенерами да охраной, а
здесь попроще, подешевле таскаются. Только это одно слово, дешевле, мол, а на
самом деле как доберутся до кармана, так все повысосут, пиявицы. А тебе Хинган
на что надобен?
Это имя подействовало на Германа, будто разряд тока.
– Хинган?! Это ты – Хинган?
Вцепился во что-то, тряхнул, мечтая добраться пальцами до
горла… и получил такой удар по носу, что искры посыпались из глаз.
– Ну, сучонок! – воскликнул рядом обиженный голос. – Я его
же спас, а он же меня давить норовит! Угомонись, я не Хинган, понял!
– А он – где?
– Да на хрен тебе дерьмо такое, скажи на милость? Ты ж не из
блатных – чего к этому фраеру тянешься? Поезжай лучше домой, проспись, утро
вечера мудренее… Машину вести сможешь?
Герман мотнул головой.
– Сколько дашь, если я тебя отвезу? – оживился его
спаситель.
– Сколько хочешь, – Герман слепо зашарил по дверце, пытаясь
найти ручку.
– А ехать далеко?
– Во Внуко-во… Улица Лесная… 36…
– Ты мне еще про этаж скажи. Сдуреть, это ж какая даль!
Точно, заплатишь?
Герман ввалился на заднее сиденье, упал плашмя. Сил достало
только на то, чтобы нашарить в кармане ключи, протянуть незнакомцу и выдохнуть
слово, которое теперь одно владело всем его сознанием, всем существом:
– Хин-ган!
– Да найдем мы тебе того Хингана, только не плачь!
Загудел мотор, все заколыхалось, унося Германа в сонную
глубь… но и во сне он, чудилось, слышал это успокоительное: «Найдем… найдем
Хингана!» – и блаженно улыбался.
* * *
Ворота кладбища оказались закрытыми. Кавалеров укоризненно
покачал головой: на улице еще белый день, что только люди себе позволяют? Хотя
уже полчетвертого, скоро начнет смеркаться… так что, пожалуй, правильно делают,
что закрывают. Совсем ни к чему, чтобы ночью по кладбищу шлялись люди. Еще
заблудится кто-нибудь, замерзнет. Да и спятить здесь недолго в темноте!
Он погромыхал калиткой. Вышел сторож с таким неприступным
выражением лица, что любой другой на месте Кавалерова сделал бы от ворот
поворот. А он только усмехнулся и достал из кармана скомканный полтинник.
Сторож без звука снял замок.
Кавалеров еще раз оглянулся – нет, никого на подъездной
дороге и автостоянка пуста, – и вошел в калитку, которая тотчас же с грохотом
захлопнулась за его спиной.
Невольно вздрогнул. Он всегда вздрагивал от такого вот
железного, ржавого, захлопывающегося громыхания. Бесповоротного… Ну что ж, от
этого никуда не деться. Может быть, когда-нибудь он забудет, как одинаково
скрежещут все на свете тюремные ворота. Хотя вряд ли. «Это уж
профессиональное!» – как любит говорить сучонок.
Кавалеров еще раз оглянулся. Послышалось, что сзади
подъехала машина. Вот именно – послышалось.
И все-таки он пошел не по расчищенной дорожке, а обходной
тропкой, кое-где проваливаясь чуть не по колено. Набрал снегу в оба башмака
почти сразу. Вот где ненавистные валеночки сгодились бы. Да ладно, подумаешь,
горе! Зато надежно. Напороться здесь на какое-нибудь знакомое рыло – нет уж,
тяни назад!
