Она шла по дорожке след в след за Валерией и маялась стыдом
и унынием. А Валерия либо ничего не заметила, либо отмахнулась от ее оплошки,
как она умела отмахиваться от всего неприятного. Идет, как ни в чем не бывало
болтает со сторожем, который взялся проводить их к нужной могилке, и тот уже
чувствует себя с ней по-свойски, бормочет что-то о тяжкой доле кладбищенского
стража…
– Зимой скучновато, конечно, – донеслось до Альбины. – Тихо,
снег, народу почитай нет. Здесь ведь и не хоронят почти, уже давненько закрыто
кладбище, разве что к родственникам подселяют. Летом веселее. И навещают
покойников почаще, и нищие живут с апреля по октябрь, промышляют по могилкам.
Да и мало ли кого ночами увидишь. Они тоже в гости друг к дружке бегают,
местные-то.
– Нищие? – уточнила Валерия.
– Да какие нищие? – хмыкнул сторож. – Я же говорю: местные.
Конечно, скучно в земле все время лежать, вот и… Э, а тут что такое?
Альбина поскользнулась, схватилась за какую-то оградку, но
тотчас отдернула руку, оглянулась, холодея…
Слава богу, никто не маячит над занесенными снегом
могилками, не машет призывно костлявой рукой. Или она просто не видит?.. А куда
это уставились Валерия со сторожем?
Альбина взглянула – и у нее перехватило горло при виде
мраморного ангелочка, печально опустившего крылья на серую плиту с надписью:
«Ты ушла – и унесла с собою наши жизни».
Боже ты мой… Она резко отвернулась, полезла в карман за
платком. Ужасно захотелось уйти поскорее. Невыносимо стоять на крутояре такого
горя зевакой, не имея сил помочь. Зачем Валерия ее сюда притащила? И что, какие
«одухотворенные мысли» могут родиться здесь, в царстве смерти, кроме
единственного желания: оказаться отсюда подальше? Альбина ненавидела кладбища,
как и все, что связано со смертью, ненавидела!
– Кто же тут постарался? – удивленно пробормотал сторож,
уставившись на аккуратно расчищенный закуток, огороженный решеткой. – В обед
проходил – сугробы лежали. А, ну понятно. Как раз перед вами приходил мужик в
дубленке – верно, он поработал. Я, правда, не смотрел, куда он шел, да ведь
больше вроде не к кому.
– В дубленке, – тупо повторила Альбина, встречаясь глазами с
Валерией.
– Ну да, – кивнула она. – Выходит, тот самый, что у нас
такси увел. То-то у него дубленка вся в снегу была, я еще внимание обратила.
Неужели это мы со Смольниковым столкнулись? Да, пожалуй, Сева был в некотором
роде прав насчет него! Так увести машину у двух женщин, на ночь глядя…
– Дубленка! – воскликнула Альбина. – Я… Валерия! Это же та
самая дубленка! Ты понимаешь?
– Краденая, что ли? – азартно вмешался сторож.
Валерия медленно кивнула:
– Вольт, что ли? Опять, значит, Вольт?.. Так, интересно…
Чужой человек эту могилу не стал бы чистить, значит, Вольт здесь не чужой. Ну
что я могу тебе сказать? Скорее надо наведаться к Смольникову, вот что!
* * *
Белый «Мерседес» остановился рядом; после минутной паузы
дверца пассажира распахнулась – и оттуда прямо на асфальт вывалилась женщина. И
Герман понял, что ему наконец-то повезло.
«Мерседес» со свистом улетел по шоссе, а Герман послал свой
джип вперед и заставил его замереть рядом с лежащей.
Выскочил, вздернул ее с земли, поперхнувшись от крепкого
запаха духов:
– Вставайте! Скорее, прошу вас!
Строго говоря, никакой опасности для нее не было: Хинган
выбросил ее на обочину, так что колесами даже нарочно не зацепишь. Но Герман
вел себя так, будто в любую минуту ее жизнь могла оборваться, и первое шоковое
оцепенение у нее наконец-то прошло, она забилась, с ужасом озираясь на летящие
мимо автомобили, потом безропотно засунула себя в джип и съежилась на сиденье
комком длинных волос, обтянутых черными чулками неимоверно длинных ног,
бриллиантово блестящих пальцев и крыльев алого кожаного плаща. И все это
великолепие всхлипывало, сморкалось, благоухало духами и
удручающе-изобретательно ругалось матом.
Герман послушал-послушал и, перегнувшись, достал с заднего
сиденья кейс. Извлек оттуда плоскую бутылку «Бифитера», отвернул колпачок,
налил джин в очаровательную пластиковую кружечку, которую стащил еще во время
полета в Москву, подумав, помнится: пусть бросит в него камень тот, кто не крал
подобных кружечек на рейсах Аэрофлота или других авиакомпаний! В кейсе нашлась
и бутылочка «Спрайта». Держа ее наготове, спросил:
– Разбавить или так выпьешь?
Меж путаницы льняных прядей открылся стеклянный от слез глаз
и послышался хриплый голос:
– У тебя тоника нет?
– Увы, – покачал головой Герман. – Но со «Спрайтом» тоже
хорошо.
– Не разбавляй.
Он плеснул джин сначала на дно кружечки; потом, глянув
вопросительно, добавил до половины; наконец наполнил доверху. Девица проглотила
залпом; мгновение сидела не дыша, пока Герман наливал «Спрайт», и опрокинула
его в себя так же лихо.
Глубоко, со всхлипом, вздохнула, убрала с лица волосы и
взглянула на Германа уже осмысленно: – Привет. Ты кто?
– Да так, – пожал он плечами. – Просто ехал мимо, когда ты…
упала.
Девица не позволила ему проявить деликатность, и ее
простенькие, серые, хотя и очень большие глаза засверкали поистине синим
пламенем:
– Когда он меня выбросил! Я не упала! Этот сукин сын Хинган
выбросил меня из машины!
– То-то я удивился, когда «мерс» не остановился и помчался
дальше! – фальшиво возмутился Герман. – Он негодяй, просто негодяй! Ты же могла
убиться насмерть!
– А ему плевать! – мрачно кивнула девица, бросая
выразительный взгляд на английского потребителя бифштексов.
Понятливый Герман вновь наполнил кружечку. На сей раз
девушка обошлась без «Спрайта» и продолжала жаловаться точно с того места, на
котором остановилась:
– …и плевать с высокой башни! Вчера ночью столкнул меня в
бассейн, а ведь знает, что я и плавать не умею и воды боюсь панически! И вообще
– в апреле купаться?!
– Бассейн на улице? – посочувствовал Герман.
– А где же! И хоть вода подогретая, так воздух не подогретый
же! А в полночь это вообще только для моржей…
