Он должен был понять это еще раньше – там, во Внуково, когда
стоял над убитым Хинганом, когда своими руками зарывал его в землю. А понял
только теперь, увидав живыми Антона и Макса.
Зачем… зачем понял? Лучше бы так и шел своей дорогой,
хватаясь за сердце, как зомби собственной мести, пока не упал замертво!
В дверь тихо стукнули.
– Да? – ровным голосом отозвался Герман, открывая кран. Нет
ничего более естественного, чем врач, который моет руки.
Добродушное, полное, слегка отекшее со сна лицо Регины
Теофиловны уставилось на него:
– Как вы рано, Герман Петрович. Христос воскресе!
– Воистину, – отработанно ответил он. – Ну, как тут?
– Севастьянов вам сказал? Эти двое в туалете такое устроили…
уж повезет сегодня какому-то «парашнику»! – Она брезгливо сморщила нос. – Ночка
была еще та! Часов в одиннадцать привели Стольника – печень у него прихватило.
В самом деле – весь пожелтел! Я ему дала но-шпу… из своих запасов, у меня ведь
хронический холецистит, – пояснила Регина Теофиловна, увидев, как взлетели
брови Германа: но-шпа в больницу не поступала с незапамятных времен.
«Да уж, – подумал он, – в нашей больничке лекарств просить –
все равно что к босому по лапти ходить!»
– Потом грелку под бочок, горячего чаю сладкого, – ворковала
Регина. – Он и утих. Только с ним угомонились – тут новые гости, здр-ась-те!
– Какие еще гости? У вас тут что, эпидемия была ночью?
– Да эти приехали, из благотворительного фонда.
– Секундочку! Но ведь они должны были днем появиться.
– А появились в полночь. Оказывается, когда переезжали
Синичку по шуге, мотор заглох. Не знаю, там какие-то были приключения с
трактором – дотащились к нам чуть живые и сразу упали спать. Их трое: шофер,
священник и девушка, которая должна раздавать подарки. Слышите, как пахнет?
Она повела маленьким курносым носом, еле видным меж пухлых
щек, и Герман, к своему изумлению, опять ощутил тот же умиротворяющий запах
сдобы, ванили, изюма, который преследовал его сегодня с раннего утра.
Оглянулся – в углу громоздились короба.
– Неужели куличи привезли? – спросил недоверчиво.
– И куличи, и конфеты, и яблоки, – радостно тараторила
Регина Теофиловна. – И вроде бы даже бананы. Они там, внизу.
Герман принюхался. И правда – пахло бананами и яблоками.
– Ничего, что у вас в кабинете поставили? У всех ум за разум
зашел. Шофер остался в машине, священника положили в гостевой, а там же только
одна комната открыта, во второй ремонт, так что девушку устроили у нас. Ничего?
Я звонила Пал Михалычу, он разрешил.
Павлом Михайловичем звали начальника колонии.
Герман кивнул. Ну, если сам Китаев разрешил, то и ему не
стоит возникать насчет соблюдения стерильности и всего прочего.
– А что, правда священник приехал?
– Ей-богу! – Регина Теофиловна хихикнула. – И девушка такая
хорошенькая. Мы с ней в шестой палате спали, которая на двоих. Ой, она же
просила разбудить как можно раньше, чтобы подарки разобрать!
Регина, мягко топая, понеслась по коридору.
Герман закрыл наконец кран; тоже вышел.
Дверь в шестую палату была открыта. Регина Теофиловна там с
кем-то шепталась.
– А вот наш главный врач, Герман Петрович Налетов, –
послышался ее голос.
Герман на миг запнулся в дверях, потом прошел по коридору.
Дура эта Регина, девушка небось не одета! Он ничего не увидел, конечно, потому
что тусклая коридорная лампочка светила в спину, да и там, в палате, был виден
всего лишь его силуэт.
– Да это доктор, доктор, – снова раздался голос Регины, –
чего вы так испугались?
Испугалась? В самом деле – чего?
Герман пожал плечами и закрыл дверь. Надо пойти посмотреть,
что там со Стольником.
* * *
Из Нижнего выехали раным-рано, до колонии планировали
добраться к обеду. Дорога не обещала неожиданностей, однако уже через час к
тому времени, как далеко позади остался мост через Волгу, Альбина пожалела, что
не отправилась на электричке. «Газель» – все-таки тесная машинка для троих!
Особенно если слева от тебя почти непрерывно курит шофер, а с другой бормочет
что-то, уткнувшись в молитвенник, отец Афанасий. Ее с первых же минут начало
клонить в сон. После вчерашнего разговора с матерью ночь прошла как в бреду,
Альбина то забывалась, то принималась тихонько плакать, но спохватывалась –
хороша она будет наутро с опухшими веками – и на цыпочках, чтобы не потревожить
мать, бежала в ванную промывать глаза. От холодной воды сон опять отступал, а злые
мысли, наоборот, подступали, с ними слезы, и все начиналось сначала. Не ночь, а
какой-то круговорот воды в природе. Вдобавок мучительно пахло краской: в доме
царствовал ремонт. Кое-как Альбина заснула под утро, а тут будильник…
Слыша, как демонстративно ворочается на своем диване мать,
Альбина оделась быстрее солдата по тревоге и выскочила в апрельскую, еще
студеную ночь. Конечно, шофер перепутал место встречи, и она минут пятнадцать
выплясывала у подъезда, прежде чем сообразила зайти за угол – и нашла его там,
голубчика, в лютом гневе подсчитывающего страшные шансы на срыв поездки, а
значит, на возврат предоплаты. Взаимные упреки не прибавили хорошего
настроения, а когда Альбина сообщила, что теперь придется заехать в
Благовещенский монастырь за отцом Афанасием, шофер просто-таки выпал в осадок.
Смешнее всего, что это было совершенно по дороге, пусть и не по той, где хотел
ехать водитель, но все-таки!
По счастью, благообразный постник в рясе и каком-то
девчачьем пальтишке с пояском самим своим обликом заставил шофера
приугомониться. Ненадолго, правда. Когда Альбина и отец Афанасий дружно начали
клевать носами, шофер принялся ворчать страшные истории о том, что, когда
пассажиры спят, это усыпляет и водителя, и тогда недолго до беды!
Альбина раскрыла глаза как могла широко, уставилась вперед,
ловя себя на том, что ее рука машинально опускается к замку ремня безопасности
и пытается отщелкнуть его.
Дорога взбиралась на холм, по обе стороны которого
спускались довольно крутые склоны, и скользнула вниз.
Альбина затаила дыхание, покрепче упершись ногами и молясь,
чтобы спуск кончился быстрее и никто не успел увидеть ее страха.
