– Это как раз было накануне Пасхи. Тогда ее, конечно, мало
кто отмечал, но все-таки около церквей собирались старухи с куличами. Я
погуляла и поехала к Гале. Она тогда снимала комнату недалеко от Измайловского
парка. Было уже около полуночи, в метро почти пусто. Напротив меня в вагоне
сидел какой-то мужчина, я на него даже и не глянула бы, но он все время чем-то
шуршал. Вижу: он развернул целлофановую обертку и читает газетные вырезки. И
вдруг поднял глаза и увидел, что я на него смотрю. Я, конечно, сразу
отвернулась, но он уже, наверное, что-то себе возомнил, потому что смотрел на
меня так… я думала, дырку проглядит! Ну, конечно, я была очень, очень
хорошенькая! – В голосе Алины Яковлевны появились нотки нежности. – Такая
пикантная, современная. И одевалась замечательно. Помню, у меня были такие
ажурненькие чулочки – с ума сойти! Но при этом, – добавила строго, – держалась
очень сдержанно, на мужчин даже не смотрела… Мне стало страшно от его взглядов.
Еле дождалась своей станции, но на эскалаторе он стал рядом. Я вообще чуть не
умерла от ужаса! Но он ушел вперед, и наверху я его уже не видела. Вышла –
пусто. Ну думаю, слава богу! А мне надо было идти по узкой дорожке между
домами. Я все время оглядывалась, добежала кое-как до Галиного подъезда. И тут
он на меня накинулся! Ударил, схватил за горло, затащил в подвал… Я, конечно,
хотела кричать, но он выхватил нож… Вот там, на полу, в подвале, я и рассталась
со своим девичеством!
Алина Яковлевна закрыла лицо ладонью…
После паузы продолжила:
– Он меня живую оставил – спасибо и на том. Ушел – я
валялась без памяти. Потом очнулась уже под утро, начала подниматься, слышу –
что-то хрустит. Смотрю – вот эти вырезки в целлофане. Я их чисто машинально
сунула в сумку, думала, может, с их помощью милиция…
– Ты заявила в милицию? – перебила Альбина, и мать остро,
опасливо глянула на нее. Отвела глаза:
– Да нет… постыдилась позориться. А через месяц, когда
поняла, что беременна, уже поздно было заявлять. Хотела сделать аборт, конечно,
а врач сказал: детей больше не будет! Ну, я и подумала: может, найдется добрый
человек, возьмет с ребенком. Не нашелся, нет. Зато… вот ты…
Альбина кивнула:
– Спасибо, что не сделала.
Если честно, ей хотелось сказать: «Ну и зря не сделала!
Зачем я тебе? И ты права: я вообще никому не нужна». Но говорить этого,
конечно, было нельзя. Поэтому спросила о том, что волновало всю жизнь:
– А он был кто? Какой?
И получила наотмашь:
– Уголовник какой-то. В сапогах, телогрейке – прямо сейчас с
лесоповала! А воняло от него – я тебе передать не могу… Надо же, а? Как бумажки
сохранились, непонятно. Думала, давно выкинула это дерьмо, так ведь нет! Но уж
больше их тут не будет.
Она подняла коробку с мусором и вышла в коридор.
Альбина сделала было движение вслед, но только махнула
рукой.
Ею вдруг овладела странная апатия. Да… воистину – меньше
знаешь, лучше спишь. Образ того подводника-летчика, геолога, который постепенно
соткался из прежних выдумок матери и всегда незримо присутствовал на обочине ее
сознания, рассыпался прахом и был унесен ледяным ветром реальности. На этом
месте появился невысокий, с опасным прищуром темных глаз человек, сжимающий в
руках нож.
«Какой-то уголовник!»
Альбина усмехнулась, подавляя слезы. Ну не ирония ли
судьбы?! Она зачата после изнасилования. Неудивительно, что мать потом всю
жизнь ненавидела мужчин… и собственную дочь. И первый опыт общения с мужчинами
для этой самой дочери тоже был – насилие?
Это что – какое-то роковое проклятие? И ей судьба прожить
жизнь одинокой, сторонясь этих чужих, мерзких, у которых у всех в мыслях одно и
то же, одно и то же?..
Она привскочила с воплем, когда чья-то рука крепко взяла ее
за щиколотку.
– Опять спишь? – В кабину заглядывал водитель. – Трелевочник
подошел. Похоже, скоро вся эта бодяга кончится.
Альбина выглянула. По-прежнему мутное небо, а на часах… О
боже, четвертый час!
Однако «вся эта бодяга», похоже, и не собиралась кончаться.
Опять они втроем сидели в кабине «Газели» и смотрели, как
трелевочный трактор зацепил «С-100» и вытащил его на берег. Лихо развернулся… и
левая гусеница его слетела.
Альбина закрыла глаза. Да неужто сатана столь мелочен, что
решил в страстную субботу поизгаляться над теми, кто везет незамысловатые
подарки изгоям мира сего, несчастным зекам?!
– Надо было пересесть в трактор, – сказал отец Афанасий
мечтательно, словно на райское видение, глядя на берег, где вспыхнул костер.
– А машина? А благотворительный груз?! – в один голос
воскликнули Альбина с водителем, и священник пристыженно замолчал. Может быть,
потому, что две черные фигуры, беспорядочно метавшиеся перед огнем в попытке
водворить гусеницу на место, больше напоминали все-таки видение ада, а не рая.
…А рай на земле, как выяснилось, все-таки существует! Он
скрипел и скрежетал вратами, ангел (не с огненным мечом, но с автоматом)
преграждал в него вход и придирчиво проверял документы. Рай был надежно
огражден от внешнего мира и даже от неба – сетками, решетками, колючей
проволокой. Альбина была так измучена, что даже не ужаснулась собственному
кощунству: это место мучений многих людей она сравнила с раем! Но главное, что
там было тепло и сухо.
Толстая, уютная женщина куда-то повела ничего не соображающую
Альбину. В убогом, полутемном помещении пахло дезинфекцией.
Попросили подождать в коридоре. Альбина стояла, чуть
пошатываясь, и смотрела на стену, где висел плакат: толстый зеленый дракон с
надписью на брюхе «СПИД» задумчиво смотрел на худенького человечка. Пожалуй,
жертве ничего не грозило: она выглядела полудохлой и без всякого СПИДа, а глаза
у зеленого дракона были такие добрые-добрые…
– Посторонитесь, девушка, – сказал кто-то сзади.
Альбина отшатнулась. Человек в форме провел мимо нее узкоплечего
парня, который придерживал спадающие брюки и негромко постанывал. Парень
скрылся за маленькой дверкой с буквой М, конвойный остался в коридоре.
– Это что, больной? – с сомнением спросила Альбина.
– От здоровья не лечат, – пожал плечами конвойный.
Альбина кивнула. На самом-то деле она хотела спросить: «Это
что, заключенный?» Как-то так… запросто, без кандалов, без дула в спину…
