Теперь он видел рядом испуганные серые глаза и даже смог
кивнуть: все, мол, в порядке. И все-таки понадобилось еще какое-то время,
прежде чем удалось справиться с судорогой, перехватившей горло, и выдавить:
– Я в порядке.
– Можно нам уйти? – прошептала Альбина, поднимаясь и пытаясь
приподнять Германа.
Он встал:
– Да, сейчас.
Повернулся к Стольнику:
– Можно вопрос?
– Ну?
Глаза у него – как мутный лед. Он почуял… почуял что-то в
поведении Германа. Так матерый волк чует кровь еще прежде, чем она пролилась.
– Этот, – мотнул головой в сторону Антона, однако не нашел
подходящего слова и просто повторил: – Этот за что сидит, не знаешь?
Показалось или будто прошелестело, провеяло что-то в
воздухе? Нет. Антон еще ни о чем не подозревает, не догадывается, что его ждет.
Огрызнулся:
– А тебе какое дело?
– Да уж больно ты профессионально рассуждал об удушье. За
версту видно знатока.
– Неужели у нас еще один Удав объявился? – хмыкнул Стольник.
– Да это просто серпентарий какой-то. Слышь, Удав? Не боишься конкуренции?
– Що це? – спокойно отозвался из коридора Удав. Нет, он,
похоже, не боялся конкуренции.
– Ну, колись, малолетка, за что срок тянешь, – сказал между
тем Стольник. – Порадуй нас с лепилой. Всегда приятно полюбоваться на свершения
молодого поколения!
Антон нервно облизнул губы и обменялся невообразимо быстрым
взглядом с Максом. Для Германа этот взгляд был то же самое, как если бы Антон
скомандовал дружку: «Работаем по схеме номер два!» – или что-то в этом роде.
Наверняка у них были заготовлены приличные легенды на всякий случай, наверняка
такие случаи уже возникали, поэтому мальчики не особенно встревожились. А зря…
а зря!
– Ну, я… шлепнул нашего лейтенанта, – с должной развязностью
бросил наконец Антон. Даже с некоторой гордостью!
– Неужели мента? – вскинул брови Стольник, но тут же качнул
головой: – Хотя нет. О таком герое ого-го весть как разнеслась бы! Какого же
лейтенанта шлепнул ты, дитятко?
– Да самого обыкновенного, из части, где служил, – криво
улыбнулся Антон и зачастил: – Сам не знаю, за что он меня невзлюбил. Доставал
по-черному! И в тот раз… Сменился, помню, с первого караула в десять вечера.
Шесть часов «под ремнем» был. Пришел в казарму, только заснул, и сразу будят:
вставай, мол, командир тебе снова приказал в караул – бегом! Я портянки стал
наматывать, левая хорошо легла, а правая хуже, сапог очень жал.
– До чого тут портянки? – подал голос Удав.
– Сразу видно, в армии ты не служил, – мрачно кивнул Антон.
– Ты попробуй походи, когда сапог жмет! Помню, четыре часа утра было, когда я к
дереву прислонился, сапог снял и начал портянку перематывать. А тут, как черт с
горы, наш лейтенант из-за куста! Поставил меня по стойке «смирно» босой ногой в
снег и велел так стоять, покуда он дома чаю не попьет. Я так и стоял, околел
вусмерть. Вдруг со спины слышу шаги – он! И еще командует: на месте – шагом
марш! Тут я его и срезал. Господи, ну зачем таким людям на свете жить?
Антон опустил голову.
– Ду-шев-но… – протянул Стольник. – А приятель – такой же
зверь или помягче норовом вышел?
Он повернулся к Максу, который истово шевелил губами, уже
готовый извергнуть свою порцию тщательно затверженной лжи, однако у Германа
кончилось терпение:
– Интересно, это вы сами в журнальчике каком-нибудь сию
жалостливую историю откопали или Хинган легенду состряпал?
– Хинга-ан? А при чем тут Хинган? – Это Стольник.
– Что еще за Хинган? Не знаем мы никакого Хингана! – Это
Антон с Максом в два голоса, звенящих истерическими нотками. Не ожидали, псы…
И еще какой-то звук, напоминающий короткое, потрясенное
аханье, раздался рядом с Германом. Покосился – Альбина. Ладонь прижата к горлу,
глаза огромные, испуганные, а в глазах такое…
Но Германа уже ничто не могло остановить. Стиснул руки за
спиной, пытаясь удержать остатки самоконтроля:
– Хинган здесь всего лишь при том, что в компании с ним эти
двое в ноябре позапрошлого года убили девочку по имени Дашенька Смольникова. Ну
а что с ней сделали перед смертью – пусть подскажет воображение. Наверное,
тогда эта тварь и почерпнула столь глубокие знания об ощущениях человека,
которого душат перед смертью…
Но вдруг ломкое, обманчивое спокойствие разбилось вдребезги.
Герман метнулся к Антону, вцепился в его горло, стиснул, рывком приподняв с
матраса:
– Ну как? Ты кончаешь? Тебе хорошо? Ей даже семи лет еще не
было, семи лет!
И согнулся дугой, захлебнулся почти невыносимой болью от
сильнейшего удара по почкам.
Герман упал. Подобрал колени к подбородку, пытаясь
восстановить дыхание.
Альбина тотчас оказалась рядом, платком отирала его лицо, по
которому катился холодный пот.
Проморгавшись, Герман увидел слезы на ее глазах. И вдруг
его, с новым приступом боли, пронзило ощущение, что она знает…
– Вставай! – Резкий окрик Стольника. – И впредь грабки не
протягивай. Ты здесь – такой же кандидат в покойники, как остальные. Подумаешь,
прокурор выискался. Что же еще про 117-ю
[5] не прокричал? Здесь я хозяин,
понял? Я – и прокурор, и адвокат, и все прочее. Так что помалкивай, если жить
не надоело. А ты…
Он обернулся к Антону, и тот, мелко суча ногами, начал
отъезжать по матрасу, прижимаясь к стенке. Макса уже не было видно: скользнул
под кровать. Однако Бирюк, повинуясь жесту Стольника, перевернул ее и выдернул
Антона.
– Ну что, мальцы? Нет ничего тайного, что не стало бы явным,
как принято выражаться на вольной воле. Вы кому лапшу на уши вешать задумали?
Давайте, колитесь: правда все то, что про вас лепило наплел, или нет?
Ответа не требовалось: достаточно было взглянуть на
позеленевшее, резиновое от страха лицо Антона. Макс вообще лежал, сжавшись в
комок…
И вдруг Антон завыл:
– Да мы сами, что ли? Мы, может, и не хотели! Нам сказали,
денег дали, ну и… А Хинган сам, что ли?..
Он подавился словами, когда на него упал взгляд Стольника:
