Я просто умер на месте… Потом кое-как нашел в себе силы
протиснуться к двери. Вышел на первой же станции, поехал на вокзал на следующем
поезде. Не мог… не мог заставить себя оставаться рядом с ним. Хотя, может быть,
это вовсе и не он был. Да если и Никита – вроде, что особенного? Однако никогда
в жизни мне не было так страшно! Разве что когда мы про Дашеньку узнали – в том
ноябре…
И впервые за этот вечер страшное, неизбывное, тщательно
скрываемое горе проглянуло на лице Налетова, мгновенно состарив его.
Стало тихо.
Альбина прижала ладонь к губам. Так вот, значит, как его
звали – отца… И она, стало быть, Альбина Никитична, а вовсе не Александровна,
как записано в метрике? И не Богуславская она, а… Нет! Этого не может быть!
– Этого не может быть… – эхом отозвался чей-то голос, и
Альбина растерянно уставилась на Германа. – Этого не может… Ради бога! Как, ты
сказал, его звали, Кавалерова?
– Семен, – удивленно сказал старший Налетов. – Семен
Евгенье…
– Нет! Сына!
– Никита.
– Никита! Никита Семенович! И татуировка, татуировка!
Герман вскочил.
– Погоди, Гера, ты… ты не… – с тревогой пробормотал отец.
Герман замотал головой:
– В ноябре! Кавалеровых арестовали в ноябре! Никита
Семенович… Рита Шаранова… Шаранов, его фамилия Шаранов! Татуировка на пальце…
от звонка до звонка! Погодите, погодите! – выставил он ладонь, пытаясь
остановить отца и Альбину, хотя они не говорили ни слова, а только смотрели с
одинаково молящим, испуганным выражением.
– В ноябре, ты понимаешь, отец? И Дашенька – в ноябре!
Альбина! Альбина!
Она бросилась к Герману, обняла, пытаясь успокоить. Как-то
все равно было, что отец и сын Налетовы подумают при этом. Да им и не до того.
– Ты помнишь? – Герман уставился ей в лицо, но видел совсем
другое. – Антон сказал там, в медчасти: они и Хинган сделали это не по своей
воле. Им заплатили! Как же я мог забыть эти слова, как мог?! И смерть Хингана…
я думал, Миха. Нет! Это Никита украл перстень у Хингана и убил его, а может
быть, и Миху!
– Какой перстень? – шепнула Альбина, с неожиданной силой
стискивая руку Германа. Он поглядел более осмысленно. – Золотой перстень с
платиновой вставкой – ты о нем говоришь?
– Да. Но каким образом ты…
– Из-за этого перстня погибла моя тетя. В ту ночь, когда ты
приходил за Хинганом в больницу, он предложил перстень тете Гале, чтобы та
помогла ему скрыться. Боялся-то он тебя, но за ним на другой вечер к нам пришли
двое других: Вольт и Наиль. Тетя Галя погибла, а я смогла убежать. Потом я
видела этого Вольта на кладбище, а могила Дашеньки была расчищена от снега, и
тамошний сторож сказал, что это мог сделать только он…
– О господи! – простонал Налетов. – Вы о чем?!
– Вольт! – Герман напряженно нахмурился. – Стольник говорил
мне про какого-то мазевого каталу, извините, карточного шулера, который… Вольт!
Нет, ладно, это, наверное, чушь. Но Никита Шаранов!…
Он бросился из комнаты.
– Герман! Ты куда? – закричал отец, пытаясь подняться с
дивана, не в силах управиться с вдруг отяжелевшим телом. Бросил отчаянный
взгляд на Альбину.
Ее не надо было подгонять – полетела следом за Германом, и
руки опять, уже привычно, как во что-то принадлежащее ей по праву, вцепились в
его плечи:
– Герман, о господи, пожалуйста, ты куда?
– В Москву.
– Что-о? Но там же…
– Там он. Я его искал два года, а он все это время рядом
был. Ну, все!
Схватил в охапку плащ, рванул дверь, побежал вниз. Но на площадке
оглянулся – и вдруг увидел Альбину, как она стоит с дрожащими губами, ломает
пальцы, смотрит на него…
Медленно пошел наверх. Стал рядом:
– Ну? Ты что?
– Не уходи.
– Я не ухожу, а уезжаю. Большая разница. А вот ты… не уходи,
если можешь, ладно? Дождись меня. Я завтра вернусь. Или позвоню. Не оставляй
отца, пожалуйста.
– Отца? – Альбина опустила голову. – Да, хорошо. Подожду,
пока вернешься.
Герман вдруг надвинулся, обхватил, уткнулся лицом ей в
макушку:
– Не уходи.
– Я же сказала.
– Да нет… Просто не уходи. Я тебе что скажу сейчас… ты меня
успокаивала, когда я брякнул, мол, неизвестно до чего дошел бы там, в
больничке, когда они требовали… – Перевел дыхание. – Вот, знаешь… Не в них
дело. Я этого сам хотел, понимаешь? Ты понимаешь?
Она кивнула, нечаянно коснувшись губами его груди сквозь
рубашку.
– А теперь, когда я сказал… тоже останешься?
Она снова кивнула, коснувшись губами его груди.
* * *
Герман посигналил перед воротами. Тут же спохватился, что
мог бы и сам открыть, но нет: это было необычно, не стоило делать ничего
такого, что могло бы до случая навести Кавалерова на подозрения или как-то
насторожить. Теперь нужно приготовить оружие. Для пистолета еще в пору гонок за
Хинганом был изготовлен в джипе удобный тайничок: оружие-то у Германа имелось,
а вот разрешения на его ношение – увы, нет, поэтому он предпочитал возить
«макара» под сиденьем. Сейчас положил во внутренний карман плаща. И, потрудившись
как следует, развел лицевые мускулы в подобии приветственной улыбки: ворота
распахнулись, Семеныч приветственно махал, отбегая со створкой.
Все это было чем-то похоже на его возвращение из Африки –
полтора года назад. Точно так же не знал совершенно, что его ждет, так же с
любопытством всматривался в лицо незнакомого человека, который улыбался ему,
откидывая со лба растрепавшиеся седоватые волосы, открывая тот самый
характерный мысок, резко вдающийся в лоб.
«Интересно, когда меня нет, он носит перстень Хингана или
прячет на всякий случай?»
Никита семафорил уже обеими руками: проезжай, мол, скорее,
ну что же ты? И Герман в сотый, а может, тысячный раз за эти четыре с половиной
часа, пока мчался от Нижнего до Москвы, напомнил себе, что у него осталось еще
слишком много вопросов, их необходимо задать и получить ответ, а не выхватывать
прямо сразу пистолет и не палить с порога.
А хотелось. Только этого и хотелось.
