Физиономия действительно была так себе Надежда умылась,
разгребла волосы расческой, припудрила нос Ну что делать, лучше уже не станет.
Она заглянула в комнату.
Он возился на диване с котом, и Бейсик позволял ему все, что
позволял только Алене, и то, когда был маленьким котенком.
Увидев Надежду, Сан Саныч привстал и поманил ее к себе.
— Я кофе сварю, — крикнула она уже из кухни.
— Мне вставать?
— Лежи, я принесу.
С дивана доносилось непонятно чье урчание, они были явно
довольны обществом друг друга. Он принял из ее рук кофе, посмотрел как-то
странно, потом сказал, глядя в чашку:
— Знаешь, мне никто никогда кофе в постель не приносил.
«Сейчас выпьет кофе, извинится и уйдет, — думала
Надежда. — Издалека начинает».
Она сама не знала, чего ей больше хочется: чтобы он ушел или
чтобы остался еще ненадолго. Однако он почему-то не ушел даже после завтрака, и
всю субботу они были заняты друг другом. Надежда выбросила из головы все мысли
о расследовании, что-то готовила на кухне, смеясь и напевая, кормила его чуть
ли не насильно четыре раза в день, и они даже в магазин ходили вместе, как
пенсионеры. Однако на следующее утро натура взяла свое. Заметив, что она задумчиво
рассматривает пейзаж за окном, он сказал:
— Вижу, ты что-то надумала, давай рассказывай.
— Знаешь, давай съездим посмотрим на тот дом, где
Марину нашли.
— Ты думаешь, это что-то даст?
— Ну давай попробуем, погода сегодня неплохая.
— Я точного адреса не знаю, это где-то у Сенной,
Апраксин переулок.
— Поедем, поищем на месте.
Они поехали на метро, потом долго блуждали переулками,
наконец отыскали заброшенный дом за забором. Они обошли вокруг, забор был
сплошной. Надежда приуныла.
— Ну и что теперь?
— Послушай, — он был очень взволнован, —
послушай, это же наше общежитие, нашего института, где я учился, ну, Физмеха
нашего. Я сто лет тут не был, думал, что давно его снесли. Там еще тогда крыша
текла и все трубы проржавели, а на кухне крысы бегали величиной с собаку.
Девчонки ночью даже в туалет боялись ходить.
— И что же из этого следует?
— Да понимаешь, вон видишь дом с левой стороны вплотную
к этому? Там чердак сплошной на все парадные, а потом окошко слуховое, два шага
всего по крыше, и можно в общежитие перелезть, тоже на чердак.
Мы раньше, бывало, засидимся поздно и, чтобы девчонок не
подводить — после двенадцати ведь комендант ругается, — через этот ход
всегда выходили. А приятель мой, Пашка Соколов, девчонка у него была из
Воронежа, тоже, кстати, Надей звали, так он и жил тут. Перед двенадцатью, когда
обход, он вылезал на крышу, а потом обратно залезал. Год целый так мучился,
представь себе, в любую погоду ведь надо было на крышу лезть. Однажды зимой
чуть не свалился спросонья. У него родители на женитьбу не соглашались, так он
из дому ушел. Потом уж, когда они ребенка ждали, согласились родители, комнату
им снимали. Так у него прямо условный рефлекс был первое время: в двенадцать
часов просыпается и идет куда-то. Жена его веревкой к кровати привязывала. Они
и сейчас вместе живут, я тебя как-нибудь познакомлю.
И знаешь, что интересно? Комендант ведь знал про это и что
только не делал: и замки, и решетки на дверь, а только все это держалось
один-два дня, не больше. Так он потом рукой махнул.
— И долго так продолжалось?
— Да все время, пока тут студенты жили.
Надежда заметила старушку, которая брела в наступающих
сумерках, глядя себе под ноги.
— Скажите, пожалуйста, этот дом давно на капремонте?
— Этот? Да, почитай, шестой год уже.
Да какой капремонт! Стоит дом пустой, там одно хулиганство.
Вот девушку недавно убили.
Они повернули домой.
— Значит, завтра, Саша, сходи, пожалуйста, в отдел
подготовки кадров, придумай что-нибудь и попроси списки людей за последние
десять лет, кто в вашем Физмехе учился. Ты начальник, тебе скорее дадут.
Юру Кравченко уже сейчас можем исключить, он мореходку
кончал.
Надежда воспрянула духом. Во-первых, появился хоть какой-то
лучик света, а во-вторых, она была довольна, что симпатичный воспитанный Юра
Кравченко оказался ни при чем.
— Но уж теперь точно: если один из этих троих в Физмехе
учился, значит, это и есть тот, кого мы ищем.
Они расстались в метро. Бейсик встретил Надежду в прихожей
вопрошающим мявом.
— Все, Бейсик, опять мы с тобой одни, А ты, я вижу, не
рад? Тебе Сан Саныч понравился? Ну, не горюй, я думаю, мы с тобой еще не раз с
ним встретимся.
Зазвонил телефон. Сан Саныч сказал, что все в порядке, все
его домашние ушли в гости, а в пятницу, оказывается, опять пришла повестка к
следователю. Явка в понедельник. Затем он поинтересовался, как у нее дела, как
будто они расстались не всего час назад. Надежда было удивилась, а потом
сообразила, что за многолетнюю и, надо думать, благополучную семейную жизнь, он
так привык заботиться о своих близких, что двух лет одиночества было
недостаточно, чтобы отучить его от этой привычки.
— Все хорошо, только Бейсик по тебе скучает.
— А ты?
— Ну, я тоже немножко.
— А я — очень сильно.
«Врет, конечно, — подумала Надежда, — но все равно
приятно».
* * *
В понедельник с утра в институте появился опер — знакомый
Поляковой. Он ходил по коридорам, что-то высматривал, расспрашивал народ о
пустяках и вообще вел себя довольно странно. В ответ на поляковские заигрывания
с целью получения информации, он был нем и глух, и общество решило, что ему, по
выражению Пелагеи Никитичны, «начальство сильно хвост накрутило». Однако
Надежде показалось, что молодой человек ходит по институту с какой-то целью. И
действительно, Сан Саныч, вернувшись от следователя, рассказал ей, что грозная
дама, которая в этот раз была в форме, поэтому зеленых серег не полагалось,
разговаривала с ним уже помягче, больше не заостряла внимания на его отношениях
с Мариной, а расспрашивала его о Марининых знакомствах, о сотрудниках, с
которыми она общалась. В этом Сан Саныч ей помочь никак не мог.
— Хотел я ее к тебе переадресовать, похоже, что они там
тоже решили Марининого хахаля искать.
— Ой, что ты, меня уж не впутывай, пусть они там сами
разбираются.
— Да что они там найдут, они же не догадаются
увольнительные использовать для поисков. Это только тебе в голову пришло.
— Потому что я тут двадцать лет работаю и всю нашу
систему знаю изнутри, а постороннему человеку ни за что не догадаться.
