Аскорбиновая кислота в таблетках — понятно, тошнило беднягу
сильно на втором месяце. А вот — надо же! — туалетная вода для мужчин,
французская, коробка не распечатана. В подарок, наверное, кому-то приготовила,
но не отцу же! Тоже надо отдать, не выбрасывать же такую дорогую.
Книжки какие-то, учебник английского.
Надежда заглянула, нет ли штампа. Нет, не из нашей
библиотеки, значит, надо отдать.
Вот в последнем ящике документы: профсоюзный билет,
комсомольский, фотографий пачка, вот школьные еще — Надежда узнала Олю, вот
летние на даче. Кто же тут Маринкин хахаль-то? Нет, не то все, ребята там все
молодые, почти мальчишки, а Маринка искала себе кого пошикарней. Может, женатый
кто у нее был? Да, вот еще записная книжка и ключ какой-то.
Надежда пролистала записную книжку.
Фамилии, еще в школе записанные детским почерком, — что
тут найдешь? А ключ от дома, что ли? Вряд ли. Ключ обычный, от французского
замка, кто же в наше время входную дверь на один французский замок запирает?
У них в лаборатории похожий замок, так, когда дверь случайно
захлопнулась, Стас-механик этот замок простой шпилькой открыл.
Ненужный какой-то ключ. И надо кончать с этим барахлом, и
так себя уже мародером чувствуешь. Надежда собрала вещи в пакет, документы
завернула отдельно, все мелочи сунула в ящик с карандашами, рука не поднимается
выбросить, потом, когда уж сорок дней пройдет.
* * *
Евгений Петрович Киселев заглянул в дверь:
— Можно?
Следователь поднял голову от бумаг:
— Я вас вызывал?
— Нет, но я узнать…
— А, Киселев, потерпевший. Что вы хотите?
— Узнать хочу, как дело двигается, когда вы мне
скажете, кто дочку мою убил.
— Ну, гражданин Киселев, об убийстве и речи не было,
думали самоубийство, да и то…
Следователь с сомнением покрутил головой.
— Так ведь начальник ее…
— Ну, что начальник, что начальник?
Допросил я его, ну отругал он ее утром!
Кстати, за дело, если не врет. — Следователь
вздохнул. — Да если бы все, кого начальство ругает, с крыши бы сигали, у
нас и народу бы никого не осталось, в транспорте бы свободней стало.
— Так ведь нет на свете дочки-то!!!
— Ты погоди, — следователь заглянул в дело, —
ты погоди, Евгений Петрович.
Следователь был родом из-под Вышнего Волочка, и после первых
двух фраз начинал называть собеседника на «ты». Разумеется, на вышестоящее
начальство это не распространялось.
— Ты мне вот что скажи: установлено, что ушла она с
работы не позже четырех, а врач сразу же определил, что смерть наступила от
семи до одиннадцати. Где она три часа была и с кем?
— Не знаю.
— А не могла она, — следователь помялся, — ну
предпраздничный день, компания веселая, выпили там, а потом она.., ну
оступилась случайно и…
— Да не пила она по помойкам! Вам бы только дело
закрыть!
— Спокойно, гражданин Киселев. От вскрытия ведь вы
отказались? Вот ваша подпись.
— Этого вскрытия две недели ждать.
А хоронить когда?
— Значит, ничем помочь следствию вы не можете? Тогда
идите, гражданин, и не мешайте работать. Когда будут новости, вам сообщат.
Евгений Петрович вышел на улицу, прошел немного под дождем.
— Сволочи! Сами нарочно со вскрытием тянут, чтобы
родственники отказались, возиться не хотят.
Он вспомнил, что так и не сказал следователю о телефонном
звонке и как его отфутболили в консультации. Он повернул назад.
— Ну погоди, гнида очкастая! Через прокурора с тобой
разговаривать будем!
* * *
В среду Надежда позвонила Оле на работу и договорилась
встретиться с ней на «Горьковекой» перед вечерними занятиями в ЛИТМО.
— Здравствуйте, Оля, простите, что отнимаю у вас время.
Худенькая, незаметная девочка, с Маринкой ничего общего, а
вот, дружили с первого класса.
— Пойдемте в «Лотос», выпьем кофе.
Скажите, — начала Надежда, — вы часто с Мариной
виделись?
— Последнее время реже, а в этом месяце совсем не
встречались.
Так, значит, Марина не говорила ей ничего про беременность.
— А на похоронах это все одноклассники были?
— Да, ребята из школы.
«Воспитанная девочка, — подумала Надежда, — будь
на ее месте Маринка, царствие ей небесное, давно бы меня подальше послала с
моими расспросами».
Оля продолжала:
— Она в школе другая была, училась всегда хорошо, все
ей легко давалось. А потом как-то изменилась, как-то захотела всего сразу. Мне
говорила: будешь мучиться шесть лет, глаза портить, а кем потом станешь? У нас,
говорит, таких идиотов полный институт: мужики железки паяют, бабы бумажки
перекладывают. Ох, простите!
— Ничего, я понимаю. Наверно, не очень лестно она о нас
о всех отзывалась.
Оля промолчала.
— А как же она собиралась свою жизнь устраивать?
Учиться, я так понимаю, она не хотела. Может быть, она замуж собиралась?
Молодые люди за ней ухаживали?
— В школе за ней много бегали, а потом она всех отшила,
сопляками называла. Она говорила, кто-то у нее на работе был. Там какие-то
сложности, она говорила, если выгорит, она сразу жизнь свою устроит: и машина
будет, и квартира, и деньги. Он и так ее на машине возил. Она говорила: лучше
один раз рискнуть, все на карту поставить, чем всю жизнь, как ее родители,
лямку тянуть, хотя родители ее очень любили и никогда ничего для нее не жалели.
— А она не могла немного преувеличивать, скажем так?
— Вообще-то, она прихвастнуть любила, но со мной нет. Я
ей не соперница!
— Да вы умница, Оленька!
Оля опустила голову.
— Зачем она это сделала?
— Что, с седьмого этажа бросилась? Скажите, Оля, а вы
сами-то в это верите?
— Но ведь говорили, что начальник ваш…
«Ну, Полякова, зараза, и тут успела!» — это про себя, а
вслух Надежда ничего не сказала и стала прощаться.
* * *
А назавтра начальнику позвонили и срочно вызвали к
следователю. К вечеру он на работу не вернулся. Дома Надежда ждала звонка, не
дождалась, стирала, потом залезла под душ, и тут-то зазвонил телефон. «Не
пойду», — сонно подумала она, блаженствуя под теплыми струями, но
почему-то сама не поняла, как оказалась в коридоре у телефона.
