По свидетельству источника, случай с Шеелем произвел некоторое впечатление в офицерской среде, однако с началом русского контрнаступления в штабах было не до романтических настроений. Источник докладывал, что общее мнение складывалось в пользу внезапно объявившегося «комсомольского барона». Его желание вступить в вермахт и отомстить большевикам за смерть отца вызвало одобрение офицерского состава.
Еще через день пришло повторное сообщение от десантников. По распоряжению начальства комсомольца Заслонова Петра Алексеевича, шестнадцати лет от роду, заместителя организатора и руководителя подпольной ячейки «За Родину», допросили еще раз и со всей возможной тщательностью. Командир группы, младший лейтенант госбезопасности Горбунов заверил его показания своей подписью. Заслонов уверенно подтвердил – Первый вышел на него самостоятельно, он же сумел доставить его в деревню Уколовку к дяде, сына которого повесили в Калуге. Дядя по заданию райкома одним из первых вступил в полицию, он же переправил парнишку к партизанам. В шифртелеграмме подтверждалось, что оккупационный режим в тех местах еще не вступил в полную силу, и к началу декабря в немецком тылу образовалось что-то вроде «слоеного пирога». Враг контролировал города и крупные населенные пункты, в глубинке немцы пока не появлялись. Командир диверсионной группы сообщил, что гладь озера Тишь, расположенного в районе Воротынска, может служить отличной площадкой для приема самолетов. Фашистов поблизости не наблюдалось. Местные гарнизоны малочисленны, полицию оккупанты сформировать не успели, те малочисленные негодяи, кто подался к ним, за околицу старались не выходить.
К вечеру четвертого дня Федотова и меня вновь спешно вызвали к наркому.
Когда мы вошли в кабинет, Берия не удержался, чтобы не съехидничать:
– Ну, что наанализировали?..
В этот момент раздался телефонный звонок.
Лаврентий Павлович, сняв трубку, мгновенно подобрался – всю начальственную вальяжность с него как водой смыло. Он не был подхалимом, но звонок по ВЧ производил такое впечатление на абонентов правительственной связи, что многие во время разговора вставали.
Берия отвечал кратко: «да», «никак нет», «так точно», «будет исполнено», «я все понял, товарищ Сталин». Так что осуждать нас с Федотовым за то, что мы вытянулись в струнку, не следует.
Нарком положил трубку и глянул на нас. Выразился кратко.
– Срочно в машину! По пути доложите, что вы там наанализировали.
Затем показал мне кулак.
– А ты, Трущев, если еще раз ворвешься в кабинет без приказа, я тебя в лагерную пыль сотру.
Мы не сговариваясь, в один голос, откликнулись:
– Так точно, товарищ нарком.
По пути, занимавшем что-то около пяти минут, Лаврентий Павлович, просматривая сводку, проинструктировал Федотова, о чем не стоит упоминать в кабинете Сталина, а меня еще раз предупредил, чтобы я не вздумал без персонального вызова входить к Петробычу. Это было очень необычно для Берии – как правило, свои приказы он не повторял.
В Кремль мы въехали через Боровицкие ворота. Здесь, возле правительственного здания, где был вход в бомбоубежище, машина остановилась. По пути обошли громадную воронку, раскидавшую камни кремлевской мостовой. Другая воронка, еще более крупного диаметра, смутно угадывалась в стороне. Спустились в подвальное помещение. Там прошли мимо охранников по длинному коридору с дверями, выходящими, как в спальном вагоне, на правую сторону. В конце коридора Берия, словно в купе, открыл дверь. Мы шагнули следом в тесный предбанник, где нас встретил незнакомый моложавый секретарь и проводил в приемную.
Берия и Федотов по знаку Поскребышева, склонившегося за письменным столом, сразу направились в кабинет, мне было предложено подождать на стуле. Рядом встал лейтенант из первого отдела ГУГБ (охрана правительства). Я шапочно был знаком с ним.
Минут через пятнадцать после того как Берия и Федотов скрылись за дверями, Поскребышев снял трубку, ответил «есть!» и равнодушно глянул в мою сторону.
– Пройдите в кабинет.
Что касается взгляда Поскребышева, его можно было также назвать и отрешенным.
Или крайне усталым.
Я расправил гимнастерку под ремнем и, когда охранник распахнул дверь, шагнул вперед.
– Здравствуйте, товарищ Трющев, – приветствовал меня Петробыч.
– Здравия желаю, товарищ Сталин.
Кабинет был невелик, не то что в правительственном здании. За длинным столом, в стороне от разложенных карт, сидели Молотов и Маленков, опять поодаль друг от друга. Вячеслав Михайлович, сцепив пальцы, держал руки на столе, Маленков что-то черкал в своем знаменитом блокноте, в котором рождались проекты решений политбюро.
Сталин, пососав трубку, ткнул мундштуком в мою сторону.
– Это хорошо, что вы соблюдаете субординацию, но мы сейчас не на параде. Мы собрались, чтобы обсудить, как поступить с Закруткиным, с его требованием прислать на связь известного ему человека. Вы готовы принять участие в обсуждении вопроса?
– Да, товарищ Сталин.
Я почувствовал, как внутренне перекосило Берию, но Сталин, наоборот, одобрил отступления от устава.
– Вот и хорошо, товарищ Трющев. Считайте, что у нас здесь партийное собрание. Товарищ Маленков будет вести протокол, а я, на правах партийца с дореволюционным стажем, начну первым. Что вы можете сказать о Закруткине? Партия может доверять ему?
– Да, товарищ Сталин.
– Это хорошо, что вы доверяете подчиненным, но мне, старшему товарищу, вы могли бы объяснить, на чем держится ваша уверенность?
– Я лично готовил его, мне и нести ответственность.
– Об ответственности мы поговорим позже, а сейчас скажите – если Закруткин предал, чем может грозить связному встреча с двурушником?
– Простите, товарищ Сталин, но я исключаю возможность предательства со стороны Первого. Прежде всего, если бы Закруткин согласился работать на врага, его давным-давно не было бы ни в Смоленске, ни в Калуге. Немцы немедленно переправили бы его в Берлин или в Варшаву, где организован штаб абвера «Валли» для работы против Советского Союза. Чтобы использовать Первого для слива дезинформации, необходимо осуществить ряд предварительных мероприятий, а на это нужно время. По мелочам они не станут руки марать. Они там любят мыслить в расчете, что мы лопухи. В любом случае первому связному немцы позволят уйти. Кроме того, все косвенные данные по линии товарища Фитина подтверждают – Первый никаких подозрительных контактов не имел, общается исключительно с младшим комсоставом, его возможности в получении важной информации ограничены.
– Согласен, – кивнул Сталин. – Однако в таком деле мы не имеем права доверять даже самым разумным предположениям. На кону судьба сотен тысяч наших бойцов. Они каждый день рискуют жизнями. Как вы, товарищ Трющев, относитесь к тому, что они рискуют жизнями?
Это был странный вопрос. Что я должен был ответить? Бить себя в грудь и настаивать, что я сам готов пожертвовать жизнью ради победы? Не этого ждал от меня Петробыч.
