– Вот и заткнись насчет него!
Федотов не дал разгореться страстям.
– Вы полагаете, что Первый способен еще раз выкинуть какой-нибудь фокус? – спросил он.
– Фокус может выкинуть Шеель, а Анатолий впопыхах неверно среагирует на угрозу. У него мало опыта, его вполне могут взять на подставу, на какого-нибудь липового подпольщика, который сбежал из концлагеря и со слезой в голосе обратится к нему за помощью. Закруткин сгоряча может что угодно натворить. Имея на связи Закруткина-старшего, это будет сделать куда труднее.
– Почему бы не попробовать, – внезапно поддержал меня Федотов и подбросил идею: – Пусть его ведомство разделит с нами ответственность. Наше дело предложить и обосновать…
Берия задумался.
– Ты так считаешь?..
Потом обратился ко мне:
– Трющев, можешь идти и не забудь, что ты головой отвечаешь за Первого.
Первая конспиративная встреча Закруткиных, состоявшаяся в Баварских Альпах, принесла на удивление обнадеживающие результаты. Нашему доморощенному Алексу-Еско фон Шеелю по ходатайству Зевеке и фельдмаршала Клюге без всяких помех и задержек присвоили звание лейтенанта вермахта. Эту радостную весть ему доставил Майендорф. Он нагрянул в госпиталь вместе с Магди, которая, покраснев и опустив глазки, преподнесла герою букетик скромных фиалок, чем вызвала бурные аплодисменты соседей Шееля по палате.
Дядя Людвиг от души поздравил Алекса с почетной наградой, которой его удостоили за то, что, отомстив за отца, молодой человек подтвердил звание арийца.
Соседи-фронтовики скромно захлопали – невелика награда. (Один из них потом признался: вот так всегда, дерешься с большевиками не на жизнь, а на смерть, кровь им пускаешь, а тебя за это награждают бумажонкой, свидетельствующей, что ты не «рыжий». Очень щедрые дядюшки сидят в Берлине.) Затем Майендорф пригласил Первого в гости – «ведь после ранения тебе положен отпуск, и ты, Алекс, непременно захочешь побывать в родных местах. Заодно посети Берлин. Мы с Магди ждем тебя. Думаю, господин Шахт тоже захочет повидаться с тобой».
Что могло более убедительно свидетельствовать об успешном начале части операции! Даже предстоящая встреча с Ялмаром Шахтом представлялась в Москве в розовом свете.
– Теперь, уважаемый, сообрази, в каком дерьме мы все оказались, когда спустя два месяца на Лубянке получили сообщение:
«Встреча с Тетей состоялась. Первый на грани провала. Второй – предатель. Его отпечатки пальцев хранятся в банке Lombard Odier. Ситуация три креста».
* * *
– Это был удар под дых, – вздохнул Трущев. – Факт убойный! Берия матерился так, что уши вяли.
– Что будем делать, Трющев?
Они все – Федотов, Фитин, сам Лаврентий Павлович – уставились на меня, будто я волшебник, способный на расстоянии узреть, что случилось с Первым в Берлине.
Подтекст был понятен – о чем докладывать Хозяину, если он вдруг вспомнит о Первом?
Одна надежда – в ту пору Хозяину было не до Шееля.
Шел сорок второй год. Готов подтвердить, он оказался куда более трудным, чем предыдущий, сорок первый. В конце весны немцы устроили кровавую мясорубку в Крыму, затем, смяв под Харьковом наш ударный кулак, прорвались к Воронежу. В городе завязались уличные бои, и никто не мог с уверенностью сказать, куда повернет враг, захватив этот стратегически наиважнейший пункт. От решения Гитлера зависела судьба страны. По мнению советского Генштаба, вариант поворота на север, на Саратов и Горький, в обхват Москвы, грозил, если у врага хватит сил, реальным поражением в войне. Южное направление, в сторону Сталинграда, давало надежду на передышку.
Нарком ввел меня в курс дела.
– Полковник Закруткин предлагает немедленно отозвать Первого.
Что я мог возразить? Решение очевидное со всех точек зрения. Не имея ясного представления, в чем состоит угроза и откуда она исходит, мы ничем не могли помочь Толику. Затягивая решение, мы, скорее всего, погубили бы его, а это означало внутреннее расследование, гнев Петробыча.
История впала в пронзительную ностальгию, заставила Трущева выявить нутро.
– Мне бы согласиться с грушником, но совесть партийца не позволила. Я был уверен, страхи Анатолия преувеличены. Но попробуй скажи об этом вслух. Даже если ты не за анкету, а за дело болеешь.
Усек?
Я кивнул. Что ж тут не понять.
– Это, соавтор, страшная ответственность. Известно ли тебе, что такое ответственность?
Он поднялся и, порывшись на полках, достал толстенную общую тетрадь. Раскрыл ее и прочитал:
– Вот послушай, что писал по этому поводу Вольф Мессинг.
«…ответственность – это один из самых коварных «измов», который только можно выдумать себе на погибель. Поддаваться ей значило окончательно погубить себя. Это я проверил на себе. Эта «сть», как, впрочем, и «принципиальность», предполагает, что ее носитель изначально кому-то что-то должен. Более того, несчастный чаще всего испытывает головокружащую радость оттого, что допустил эту ядовитую жидкость в свое сердце. Отравленный «ответственностью», он полагает, что ему доверили принять участие в каком-то великом и благородном деле. Его страх – это страх радостный, сходный с энтузиазмом, но от этого он не становится менее страхом».
А вот еще…
«Если кто-то из романтически настроенных читателей заинтересуется, как можно работать в таких условиях, могу заверить – испытание «ответственностью» являлось в то время нормой, modus vivendi строителей социализма. Ответственно подойти к выполнению задания считалось делом ума, чести и совести этой эпохи. Мне пришлось на собственном опыте убедиться, что «ответственность» сама по себе, вольная и осознанная, не привязанная, как служебная собака, к какому-то высокопоставленному и напыщенному «изму», способна творить чудеса».
Трущев снял очки, пристроил их на громадном, с золотистым отливом бочке́ антоновского яблока. Оно угрюмо, через минусовые стекла, глянуло на меня и предупредило – «не спеши с выводами».
Я доверился яблоку.
Между тем Трущев продолжал вещать:
– Доводы были самые незамысловатые. Во-первых, встреча с Тетей состоялась. Во-вторых, Первый сумел переправить сообщение через мертвый почтовый ящик, следовательно, он обладает некоторой свободой передвижения, чего просто не могло быть, если бы абвер или гестапо взяли его под колпак. В-третьих, Шеель у нас в руках, и мы обязаны по полной использовать этот фактор. Я предложил срочно вызвать барончика из лагеря и хорошенько допросить на предмет – «жизнью играешь, сукин сын? Подожди, мы тебе покажем кузькину мать!» Также незамедлительно направить Старика в Берлин, а пока, не теряя времени, по радио потребовать от Первого прояснить обстановку. Ты ухвати главное – предложенные мною меры имели смысл только в том случае, если кто-то из старших по званию рискнет взять на себя ответственность.
