– Сын за отца не отвечает, – успокоил я доблестного советского разведчика, после окончания войны не пожелавшего возвращаться на родную землю. Кто его распропагандировал, не знаю. Скорее всего, Нильс Бор, с которым он имел встречу в Копенгагене в начале 1943 года.
А может, Герман Оберт?..
Но это случилось позже…
* * *
– Что касается Еско, его судьбу решил Федотов. В столице Алексея подвели под амнистию, вручили чистые документы на чужое имя, ведь «фон Шеель» уже было занято. Затем предоставили двухнедельный отпуск. Еско дождался в Москве Тамару, с нашей подачи тоже награжденную отпуском, и они вместе отправились в Саратов.
Вернувшись, Еско рассказал, как провел эти жаркие недели в городе, оказавшемся на острие фашистского нашествия.
– Мы с Тамарой старались не появляться на людях, нам было стыдно своего счастья. Только вечером в кино да в районный отдел НКВД, где я должен был ежедневно отмечаться. – Барон неловко развел руками. – Петька сначала дичился, потом со всеми пацанами во дворе перезнакомил. Схватит меня за указательный палец, подведет к карапузу и объявляет: «Ко мне дядя папа приехал!»
После паузы он, как бы отвечая на немой вопрос, добавил:
– Бомбили часто, в основном военные заводы. Одна упала рядом с парком ДКА – убило много детей и гуляющих. Местные ходят как пришибленные. Молча соберутся возле репродуктора, выслушают сводку и молча расходятся. А сводка одна страшнее другой – то немцы форсировали Дон, то тяжелые бои в районе Воронежа. Когда немцы захватили Воронеж, власти реально опасались паники, по улицам пустили усиленные воинские патрули. Что, так плохо, Николай Михайлович?
Я кивнул.
Еско глаз не отвел, смотрел вопросительно. Пришлось давать объяснения.
– Немцы на широком фронте вышли к Дону. От Воронежа до Саратова что-то около трехсот километров по прямой. Если они ударят на Саратов, потом на Горький…
Я не договорил. Молодой человек, наряженный в советскую полевую форму без петлиц и знаков различия, был не дурак, сам догадался, о чем я не имел права говорить вслух.
– Понятно.
Затем мы отправились к Федотову, продолжавшему курировать операцию «Близнец».
Прошли годы, а я до сих пор поражаюсь беспримерной профессиональной интуиции Павла Васильевича. Это он выдвинул идею позволить Еско закончить институт и защитить диплом.
Услышав предложение начальника КРУ, поддержанное Меркуловым, Берия взорвался.
– С ума посходили?! В тот момент, когда враг рвется к Сталинграду! Когда на счету каждый, кто знает язык!..
Федотов остался тверд.
– Факты таковы, что в наших оперативных мероприятиях Шееля задействовать нельзя. Исключено использование его в качестве переводчика. О зафронтовой разведке и речи быть не может. Передавать грушникам тоже не интересно. Пусть посидит в резерве, а заодно повысит свой образовательный уровень.
Берия задумался, потом согласился:
– Вам виднее.
Начальник КРУ словно в воду смотрел. Обязательно зафиксируй в тексте, что мне крупно повезло с начальником.
Он надолго замолчал, видно, переваривал события сорок второго. Наконец опомнился – видно, кто-то со стороны камеры напомнил: солнце садится, скоро стемнеет, начнутся проблемы с освещенностью. К тому же диск не безграничен.
Трущев кивнул и приступил к политинформации. Коротенько, минут за десять, он обрисовал трагическую обстановку, складывавшуюся на фронте летом сорок второго.
Я сохранил самое существенное.
«…Красная Армия истекала кровью».
«…Разгром в Крыму и под Харьковом лишил страну стратегических резервов. Приходилось отбиваться как в сорок первом – трое на одного, не говоря о преимуществе фашистов в танках и, главное, в самолетах».
«…У нас, на Лубянке, тоже было дел невпроворот. Цифры приводить не буду, но есть мнение, что было бы неплохо вкратце описать, чем занималось НКГБ в те суровые дни. Я не настаиваю. Я понимаю современный момент, но ты хотя бы для себя. Для согласия с самим собой. Мы ведь тоже не сидели без дела»
[52].
Я запомнил его совет.
Наконец Трущев вернулся к главной теме.
– Я, например, выше головы был задействован в организации стратегической дезы, которую Ставка и Генштаб сливали через Бухгалтера и некоторые другие каналы. Речь шла о том, чтобы любой ценой отвлечь немцев от южного направления, не дать им свободно перебрасывать резервы. Удивительно, чем глубже я вникал в добытые нашими людьми, порой ценой жизни, документы, раскрывающие стратегическую обеспеченность врага живой силой, техникой, материальными ресурсами, тем более поражался авантюризму Гитлера. Постоянно удлиняя фронт наступления, он, казалось, напрочь игнорировал тот факт, что ему просто арифметически не хватало солдат, чтобы на каждом участке удерживать превосходство в силах. Я поражался – почему Гитлер без оглядки на свои тылы во Франции так смело рвется вперед? Неужели, как и в сорок первом году, врагу сойдет с рук такая наглость и безрассудство?!
Неужели мы не сможем его наказать?!
Меня не оставляла смутная догадка, что вопрос о втором фронте является ключом к пониманию к военной ситуации в Европе. Трудно было поверить, чтобы в ставке Гитлера не рассматривался вариант «удара в спину» – возможной высадки десанта на побережье Франции. Неужели опытные в стратегических вопросах немецкие генералы могли пренебречь этой вполне напрашивающейся возможностью?
Мне бы поговорить с Гессом, перелетевшим в Англию на самолете в 1940 году. Так ли безумен был этот побег? Какие гарантии получили немцы во время переговоров Гесса с высшим руководством Великобритании?
Понятно, что в те тревожные дни лета сорок второго года было невозможно задать эти вопросы руководству англо-американского блока.
В августе в Москву наведался Черчилль улаживать разногласия со вторым фронтом, и нам было поручено обеспечить его безопасность, так что на все лето я напрочь забыл о Еско. Только избавились от Черчилля, как в Москву нагрянул Закруткин-старший, доставивший от Анатолия первый весомый результат. Это были документальные данные, касавшиеся Атлантического вала. Изучая эти материалы, я еще раз убедился, что дело нечисто. К сожалению, опоздание Закруткина заметно ослабило их ценность. Эти бы данные на стол во время переговоров с Черчиллем, да носом его, носом!..
