– Сбилась, милок, сбилась с ножек как есть.
– Вот. Слышите? Тут всякое причудится.
– Да что ж причудится, милок? – не унималась старушка.
– Ну мы пойдём, – доктор нагнулся над своим чемоданом, засобирался, а Донскову опять шепнул: – Вы её всё же послушайте. Может, для вас это интерес и представляет. Но я не стал бы доверять таким фантазиям. Ей бы тоже выспаться как следует. Вы поинтересуйтесь, у них вся квартира в иконах, церкви не надо. Тут голова сама кругом идёт. Да ещё покойник. Выяснили, отчего муж скончался?
Донсков только закашлялся.
– Ну, ну, – понимающе закивал доктор. – Ладно, звоните если что.
– А эта? – глянул Донсков на безмолвную, стынущую пластом Семиножкину.
– Не беспокойтесь. К утру, ну к обеду она глазки откроет, как та спящая принцесса. Если желаете, я санитарку пришлю, чтоб посидела. С бабки-то спроса никакого.
– Вот за это спасибо, – проводил его до двери Донсков. Пожал руку и соседям, не спускавшим с него глаз, вежливо отчеканил. – Всё нормально, граждане. Сами слышали, что доктор сказал. Расходитесь. До утра как раз успеете выспаться.
– А мне как же? – ткнулась к нему старушка.
– Вас Матрёной Никитичной величать? – улыбнулся ей Донсков.
– Никитична, батюшка, Никитична, – поклонилась та.
– А мы с вами немножко покалякаем, не возражаете?
– Да куда же я? Я здесь теперь вроде как прописалась.
– Ночевать здесь оставались? – пододвинул ей стульчик капитан. – А может, на кухню пойдём. Раз уж вы здесь, так сказать, за хозяйку остались, угостите меня чайком. Мы с вами, как два домовых.
– Господь с тобой! Чего говоришь-то? – всполошилась старушка, прогневавшись от его слов. – Грех так на себя! Неверующий небось?
– Как же? Мы веруем, – засмеялся Донсков. – В своё только.
– Вот, вот. К чему домовых-то приплёл?
– Суровые вы, Матрёна Никитична, – повинился капитан.
– Да будешь с вами, – не смирилась старушка, наливая ему чай. – Доктора того тоже чаем угощала, пока вы не приехали, а он про меня вона что наплёл!
– А вы, значит, слыхали?
– Не глуха, батюшка, не глуха. Да и не слепа, как он тебе обо мне размалевал.
«А бабка-то не из простых, – смекнул Донсков, – вон как её распирает от возмущения, надо послушать её, чем чёрт не шутит…»
– Да, доктор вроде ничего особенного и не сказал, – подзадорил он старушку. – Так. Поспать вам пожелал. От бессонницы-то, говорил, видения разные бывают, галлюцинации по-научному.
– Я не в том возрасте, батюшка, чтоб из меня дурочку строить. Грех на душу не приму. Ему сказала и вам повторю. Видала я его собственными глазами.
– Это кого же?
– Я за стенкой проживаю. Чуть шорох какой, у меня всё слыхать. Дверь за Аркадием Викентьевичем закрылась. Я прилегла.
– Это кто такой?
– Знакомый покойного Дмитрия Филаретовича. Ну и, конечно, Серафимушки. Он к ней даже чаще заглядывал в бытность-то ещё мужа. Тот на выставку, ещё куда, а они, как голубки… Но ничего лишнего не скажу, не видела.
– Значит, Серафиму Илларионовну проведывал? – поторопил Донсков разговорившуюся старушку.
– Ну уж не знаю. В мудрёные игры они с Дмитрием Филаретовичем баловались, в шахматы.
– А вы легли, как Дзикановский ушёл?
– Ну какой там сон, – пожаловалась старушка. – Я, батюшка, двое суток ни в одном глазу. Она, Серафимушка, ключом своим от двери меня наградила, вот я и бегала, как бы с ней самой что не случилось.
«Прав был док, – начал злиться Донсков, прихлёбывая чай, – болтлива старушка, она, если не перебивать, до утра не кончит».
– Вот и мотылялась из одной комнатки в другую. И котёнок за мной, ему спать не даю.
– А?.. – заикнулся было Донсков, не вытерпев.
– А за полночь уже, – глянула на него старушка и пригнулась, даже зажмурившись, – учуяла я шаги у Серафимушки за стенкой. Я не спугнулась сначала, поднялась, думаю, Серафимушка моя, а и то, сколько ей лежать можно? Но что-то поздно уж.
Старушка на Донскова заговорщицки зыркнула одним глазком:
– У них упало вроде и опять шаги. Да не лёгкие, женские, я уж их изучила, что Серафимушки, что покойника. Эти чужие! Грозные! Да тяжёлые!
Донсков только языком цыкнул.
– Я ухом к стенке и припала. А шаги – чую, как есть чужие. Меня всю страхом так и прошибло: как же я прошляпила! Не слышала, как к ней гости ночные нагрянули! А там уже двигать что-то начали, похоже, как стулья, и упало опять что-то. Я уж теперь думаю, впотьмах он там шастал. Искал что-то. Поэтому и ронял.
– Кто?
– А вот уж не знаю, батюшка. Только я, себя не помня, может, действительно, что нашло или испугалась шибко, ключ схватила и к ним! Открываю, а он на подоконнике стоит!..
– Кто?
– Спроси, что полегче, батюшка, – старушка давно свою чашку на стол поставила и руками за краешек стола вцепилась, но пальцы её выдавали, подрагивали. – Я вскрикни, а он за окно-то и свалился.
– Кто же это был?
– Да чёрт и был. Нечистый не иначе.
– Второй этаж у вас, – подошёл Донсков к окну и вниз глянул. – Тут костей не собрать. Так бы и валялся. А ведь пусто?
– И я, батюшка, к окну осмелилась, когда в себя от страха пришла.
– Ну?
– Никого.
Глава IX
Наконец-то мы приблизились к разгадке! Бабка Ивелина, здравствующая свидетельница тех событий, в наших руках! Конечно, она своими глазами видела архиепископа Митрофана и откроет нам тайну его бесценного креста, канувшего в Лету. Это была не просто удача. Это!..
В две пары глаз взирали мы с Федониным на Сашка так, что в перекрестии этих восторгов в минуту тот выкатил колесом тощую грудь и левую руку заложил за поясницу, задрав вверх нос. Ему бы сейчас треуголку!
– Орёл ты наш! – с чувством похлопал его по плечу старший следователь. – Вон оно как в жизни. Оказалось всё рядышком. Где бабка-то драгоценная? Неотложку за ней снарядить? Я мигом.
– Зачем неотложку? – расплылся в ухмылке Сашок.
– Ну как же? Лет-то ей сколь?
Дело в том, что уговорить или силком утащить Толупанова в тот памятный вечер к Федонину из Ленинского парка мне не удалось. Он всё-таки удрал на футбол, пообещав, что утром бабка Ивелина заявится собственной персоной.
– Бабулька в отличной спортивной форме и по врачам не скучает, – хитро прищурился Сашок. – До солнышка в церковь сбегает, а уж оттуда сюда заглянет. Небось уже во дворе прохлаждается. Быстра на ноги.
