Вдова подняла голову, оперлась на локоть, приняла чашку.
– Что-то накрыло меня, – пожаловалась и прильнула к чашке, не опасаясь горячего, не отрываясь, сделала несколько глотков, на Матрёну взглянула. – Приснилось мне что-то, Никитична, вот всё вспомнить хочу, а не могу.
– Не Дмитрий ли Филаретыч? – всплеснула руками соседка. – Он теперь часто будет приходить. Ещё девять дён ждать. Да и потом… Теперь до сорока… Но ничего, мы в церковь-то сходим, свечечки поставим… А когда ж ты уснуть успела? Всё глазки были открыты. Я ж от тебя не отходила?
– Провалилась будто.
– Это бывает. Но хорошо, что уже позади. Я боялась.
– И мне будто полегчало.
– Вот. Попей чайку-то. И совсем получше станет. Ты же эти дни в рот крошки не брала.
– Не брала.
– Как ты к этому-то?.. Как вчера к прокурору-то добралась? Я испереживалась прошлый раз за тебя.
Серафима слабо повела рукой:
– Сама не знаю. Я ж не по своей воле.
– Совести нет у них. Вот что я скажу. Не могли сами прийти, если что спросить желают, – не терпелось старушке. – Приезжал ведь человек оттуда, когда Дмитрий Филаретович скончался. Чего им ещё понадобилось?
Вдова опять слабо рукой отмахнулась:
– Интересуются всё, как мы жили, что могло случиться…
– Чего ж ещё спрашивать? – соседка совсем возмутилась. – Воров бы ловили! Сейф-то разграбили! А кого поймали?
– Сказали, поймают.
– Вечно у них так, – поморщилась старушка. – Теперь жди, когда рак на горе свистнет. От этой милиции быстро не дождёшься…
– Это не в милицию меня приглашали, Матрёна Никитична.
– Не в милицию? А куда же?
– В главную прокуратуру.
– Бог с тобой! – перекрестилась соседка, и глаза её округлились. – За что же туда-то?
– А смертью там занимаются, – Серафима допила чай, подала чашку, на подушку откинулась. – Вы, Матрёна Никитична, уж извините меня, но следователь и вам повестку со мной передал, просил подойти после похорон.
– А я что знаю?
– Так положено.
– Что я видела, им известно, – насупила губы старушка. – А больше мне сказать нечего. Я на своих соседей наговаривать не собираюсь.
– Вот и скажете.
– Не стану я ноги зря бить, – забурчала и отвернулась. – Ты ж у них вчерась была?
– Видно, так положено.
– А чего сразу мне не сказала?
– Забыла.
– А где ж бумажка-то та?
– Повестка?
– Ну да.
– Посмотри у меня в халатике. Я когда возвратилась из прокуратуры, вроде туда сунула.
Матрёна сбегала в кухню, отнесла чашку, вернулась с повесткой в руках.
– У меня и очков-то нет при себе, – завертела она бумагу. – Далеко эта прокуратура?
– Я расскажу, – слабо улыбнулась вдова. – Ты иди, Никитична, отдохни сама-то. Тоже намучилась сегодня.
– А ты как?
– Да вроде лучше. Спасибо тебе за всё.
– Ты только не спи, – напомнила соседка уже на пороге. – Потерпи до вечера-то. Да поднимись на ноги. А если скучно станет, стучи в стенку.
– Хорошо, – приподнялась на локте Серафима. – Ключ-то у тебя ещё?
– Вернуть?
– Не надо. Ты не стесняйся, сама заглядывай.
И они расстались.
Плотно захлопнув дверь и оказавшись на лестничной площадке, старушка, не сделав и нескольких шагов, остановилась и, достав бумагу из кармана, начала тщательно её изучать.
– Старший следователь Федонин, – сначала шёпотом, а потом и громче повторила она, снова вчиталась в повестку, словно ища в ней то, что могло ускользнуть от её глаз. – Прокуратура области. Это что же такое делается?.. Милиции, значит, на них мало?..
Прошептав эту понятную только для неё фразу, старушка подозрительно оглянулась на дверь, из которой только что вышла, и шмыганула в свою квартиру. Но и оказавшись там, она не успокоилась, походила по комнатам, чуть ли не на цыпочках подошла к одной из стенок и, приложив ухо, долго стояла так неподвижно, даже глаза закрыла, прислушиваясь. У Семиножкиной словно вымерло.
– Старший следователь зазря вызывать не станет, – буркнула старушка, отойдя наконец от стены. – Чуяло моё сердце, просто так это не кончится…
Усталость, тревоги и хлопоты дня взяли своё, и она прилегла, но как не закрывала глаз, как не пыталась уснуть, думы, нахлынувшие внезапно, покоя не давали. Она поворочалась с боку на бок, встала, ещё раз подошла к стенке и прижалась ухом к обоям. Тишина царила у соседки, но вдруг чуткое её ухо уловило едва ощутимые шаги и лёгкий стук в дверь. Стучались не к ней, стучались в квартиру Семиножкиной. Старушка, как была, позабыв про платок на голову, выбежала в коридор, осторожно приоткрыла дверь, прислушалась, а затем и высунула голову:
– Вам кого?
У двери Семиножкиной дёрнулся застигнутый врасплох нахального вида подросток, явно перепуганный, и вылупил на неё глаза.
– Тебе кого надо? – грозно переспросила Матрёна. – Чего здесь рыщешь? Покойника не успели вытащить!.. А они шляются!..
У Матрёны нашлось бы ещё изрядное количество достойных ситуации угроз и возмущения для этого слюнтяя и явного воришки, но к её удивлению дверь отворилась и подростка впустили внутрь. Старушку покоробило и, не веря своим глазам, она собралась ринуться вслед за объяснениями, но дверь отворилась и высунувшаяся Серафима, жалостливо улыбнувшись ей, смущённо успокоила:
– Это ко мне, Матрёна Никитична. Не волнуйтесь, пожалуйста.
Старушка, ещё не опомнившись, попыталась что-то сказать вгорячах, но перед самым её носом дверь быстро закрылась.
«Вот тебе на́, – задумалась Матрёна, поджала губы и совсем смутилась. – А ведь я уже где-то видела эту прыщавую наглую рожу?.. Бандит этот мелькал у меня сегодня перед глазами… На кладбище он к Серафиме подбирался. Я тогда подумала, в сумку бы ей не залез, а они, оказывается, шептались о чём-то… Это что же творится?!»
И Матрёна, заподозрив неладное, побежала к себе, торопясь к заветной стенке.
Глава IV
Без Федонина или Ковшова допрашивать привезённого в УВД задержанного Донсков не имел права, более того, старший следователь строго-настрого проинструктировал каждого оперативника, отправлявшегося в засаду, и лично капитану наказал, чтобы всех, кто заявится, не пугать вопросами, связанными со смертью Семиножкина, и даже близко не касаться темы недавних криминальных событий в доме коллекционера.
Донсков морщился сам, глотая эти наставления, видел, как переглядывались оба его помощника, которых он занарядился взять с собой на первую вахту – старший лейтенант Фоменко и лейтенант Дыбин. Они пороха уже не раз нюхали, вооружённых бандитов брали, Фоменко и ранение боевое имел; эти пистолет в фуражку прятать не станут, как комедийный дилетант в исполнении Чарли Чаплина, а старший следователь именно такими их и выставлял, когда назидательным нудным тоном поднимал нервы обоим. Но стерпели ребятки, правда, Донскову пришлось пару раз цыкнуть на нетерпеливого Фоменко, того так и подмывало надерзить прокурорскому работнику, пытавшемуся его, сыщика аж с двухлетним стажем, учить уму-разуму. Не знал Федонина прыткий старлей, видел однажды в мирном кабинете, протирающим штаны и прячущим глаза в кипу бумаг толстенным бухгалтером или кладовщиком, вот и создал образ. Кстати сказать, Донскова тоже зудило, когда «первая птичка», как он для себя окрестил раннего гостя «залетела в клетку». Он так и затрясся: попавшийся старик явно припёрся по большой нужде в эту квартиру, при его-то здоровье и такой погоде не нагуляешься. А задрожал как, когда Фоменко его у двери сцапал! Явно имел отношение и к пропавшему Дзикановскому, и к умершему Семиножкину. Но случилось непредвиденное, чего не только в практике самого Донскова никогда не было, но даже и от других слышать не приходилось: старик охнул, пролепетал что-то и снопом повалился на пол у порога, едва успев его переступить. Ближе всех к нему был здоровенный старлей Фоменко, тот даже в руках его держал, но растерялся и потом, нагнувшись над ним, пульс искал с перекошенным от испуга лицом. С неизвестным, к счастью, ничего страшного не случилось, но разговаривать тот долго не мог, а когда сообщил, что он отец Дзикановского, Донсков, не раздумывая и не испытывая судьбу, вызвал «дежурку» и привёз хмуро поглядывающего на него старика в управление. Поджидавший уже там врач осмотрел Дзикановского Викентия Игнатьевича, как тот представился, совсем в себя придя, и паспорт вежливо протянул врачу. Тот хмыкнул, паспорт Донскову передал и положил в ладонь пациенту белую таблетку:
