Плыл по городу запах сирени.
До чего ты была красива.
Я твои целовал колени
И тебе говорил спасибо…
– Ничего, – кивнул Мухин. – Только убавь звук, а то ворон пугаешь или какая-нибудь зазноба шею свернёт. Тебе отвечать придётся.
– Обойдусь. Я её вылечу, – азартно лыбился тот. – Душу трогает?
– Трогает. Народ разбегается. Это ты приспособил вместо сигнала?
– От такой музыки у девушек душа расцветает.
– Может, окна прикроешь?
– Вы что, Сергей Анатольевич? – у Антохи даже нос вытянулся. – Потеряем весь антураж.
– А как же тебе Хвостиков позволяет?
– Ивану Петровичу я другую завожу. Он же со мной в основном по утрам, – сунулся к магнитофону шофёр, одну кнопку нажал, вторую, третью, и бодрый мужской баритон огласил улицу:
Утро красит нежным светом
Стены древнего Кремля.
Просыпается с рассветом
Вся советская земля…
– Подходяще? – скосил шофёр глаза на юриста. – Это, к примеру, утренняя программа. Есть подбор к обеду. Ну а к вечеру я не завожу. Поздно.
– Солидно, – согласился Мухин. – Ты, Антоха, я смотрю, разносторонний парень. Тебе бы подучиться…
– У меня репертуарчик на все вкусы и возрасты. Хотите, продемонстрирую?
– Верю, – попытался остановить его юрист, но тут прежняя песня закончилась и магнитофон сам продолжил:
Лишь только подснежник
Распустится в срок,
Лишь только приблизятся
Первые грозы…
– Пусть играет, – остановил шофёра Мухин, – я служил под эту.
И сам убавил звук. Антоха дёрнулся было, но, взглянув на юриста, понял, лучше умерить пыл. Так и ехали, Мухин молчал, задумчиво вслушиваясь в песню, изредка кивал в такт головой, будто соглашаясь, а Антоха уже через пять минут забыл про инцидент. Снова полез нажимать кнопки, как только кончилась понравившаяся песня, улыбался направо и налево в открытые окна, покрикивал на перебегавших дорогу торопыг, но юрист больше не реагировал.
Унылым кладбище выглядит издалека, ещё печальнее, наверное, с высоты птичьего полёта и в лучах заходящего солнца: размерами поражает, ну и, конечно, в мыслях; под хохот на такие темы не думается и вблизи здесь не до слёз – люди вокруг. Неизвестно, как на остальных, а на городском до вечера народа не убавляется. Так удивлялся Мухин, узрев настоящую толпу, когда «москвич» въехал в ворота и Антоха, лавируя по дорожкам, подрулил к домику начальства местного обслуживающего персонала.
На строительных участках такие строения именуются «прорабской». Гремыкин Иван Иванович – старший и ответственный, как и прежние, часто менявшиеся руководители, хотя и значился здесь уже несколько лет, так и ходил во временно исполняющих. За всяческие прегрешения он регулярно схватывал замечания и выговоры, а поправлять ситуацию стимулов не имелось – на кладбище социалистические обязательства на разовьёшь, с показателями проблема, они, конечно, росли в известной степени, но достижением это не считалось, наоборот, за это ругали, хотя Иван Иванович, по мнению Хвостикова, известный философ и флегматик, виновным себя не признавал. Однако дело своё знал, справлялся, вот и терпело его высшее начальство, несмотря на то, что выглядел Иван Иванович, обвешанный взысканиями, словно блудливая коза репьями. Была и другая беда: на Гремыкина постоянно жаловались как в письменном виде, так и с руганью, приходя непосредственно к самому Хвостикову. И главное, вроде тихое, совсем последнее, можно сказать, пристанище человеческих страстей досталось ему в управу, а недовольных не убавлялось. Жаловались на многое, но в основном на то, что не туда положили его величество покойника. Казалось бы, ему-то какое дело? Он отмучился своё и сам ничего не просит, но за него находились слюне-брызгающие просители. «Музей им подавай или картинную галерею? – разводил руки Гремыкин “на ковре” у распекавшего его в очередной раз Хвостикова. – Я же им всем не выделю места в первом ряду?» – «Говорят, что деньги дерут твои ребята. Ладно бы совесть имели, а то так подымают цены! – пучил глаза Хвостиков. – Когда руки им укоротишь?» – «Так сами же и устраивают соревнования, – терялся Гремыкин. – Кто опоздал или пожадничал, тот к вам и несётся. А как выправить? Уже закопали…» Диалог заканчивался обычным: ах, так его и разэдак и тому подобное. А «ковёр» завершался общим нравственным успокоением: начальник свою миссию выполнил, подчинённый принял к очередному сведению.
Гремыкин, возможно, сам давно удрал бы с нервного места, но до пенсии оставались считанные годочки, к тому же он присмотрел на службе и себе скромненькие два метра на сухоньком бугорке, памятуя мудрые слова тётки Дарьи «все там будем». Тётка Дарья зря не скажет, она старейшая из его сотрудниц, мудрая женщина его беспокойного хозяйства, сущий Соломон. Она порой такое выдаст, что долго вспоминать приходится, Райкин у неё перенял или сам Черчилль позаимствовал. Ну и, понятное дело, как всякий великий и авторитетный человек в производственном коллективе, она и первая заводила по всякому случаю, а то и без него. Вот и в этот раз кто как не она бузу подняла во вверенном Гремыкину коллективе, второй день люди работают спустя рукава и толпой вокруг него шумят – что любопытствующий народ подумает!
По этой причине худой, длинный и бессловесный Гремыкин столбообразно возвышался среди толпы и даже поднял вверх руки, приветствуя спасателей, когда знакомый «москвич» зарулил в ворота. Орущие: с десяток женщин с мётлами, с пяток мрачно покуривающих мужичков и десятка два собак, с особой радостью облаявших приехавших, на некоторое время стихли при виде начальственного лимузина, но, увидев Антоху и незнакомца, враз потеряли к ним интерес и с прежней страстью обступили страдальца. Однако Гремыкин был уже не тот, Гремыкин преобразился, он раздвинул толпу, словно танк, отметая препятствия и, шагнув навстречу Мухину, протянул обе руки для пожатий.
Гремыкина Мухин видел несколько раз в отделе, тот мелькал в приёмной с опущенной головой, которую считал лучшим не подымать в этих присутственных местах. Юрист нашёл возможность перевстретить его в коридоре и познакомиться, он взял за правило знать каждого руководителя многоступенчатого отдела. Но тот неожиданно его отбрил: «Я здесь мест не выдаю, вы уж, пожалуйста, к нам подъезжайте». Пока юрист с отвисшей челюстью додумывал услышанное, бедняга сконфузился сам, и они тогда довольно мирно завершили знакомство. Теперь Гремыкин жал руки юристу и не сводил глаз со спасителя, не находя нужных слов.
– Сергей Анатольевич, я прогуляюсь? – оценивая ситуацию и приметив почти новенький «москвичонок» у свежей могилы, попросился Антоха.
– Ступай, – отмахнулся юрист. – Только недолго. Чтоб не искать.
Толпа, не теряя накала, теперь уже обступила и его вместе с Гремыкиным.
– Это когда же кончится? – с вечным вопросом подозрительно оглядела Мухина внушительного вида толстушка, по всей вероятности, и являющаяся той самой тёткой Дарьей. – До начальства не добраться, а нам куковать?..
