Я открыл было рот.
– Но этого мало, – не останавливался Федонин. – К тому же ты прав, неизвестно, уцелел ли кто до нынешних дней.
– Вот именно, – удалось мне вставить, – сметает пыль с могильных плит…
Федонин как-то по-особенному на меня глянул, но я уже не останавливался:
– Вы знаете, как сам Атарбеков погиб?
Я специально приберёг этот вопросик своему напарнику, раз уж он такой умный, не помешает и его носом ткнуть. Федонин улыбнулся, доверчивое детское удивление изобразил:
– Как чекисты умирают? На боевом посту, конечно. Для них, брат, пуля заранее отлита. Им в постели, как нам, заказано. А у тебя другое мнение на этот счёт?
Я сконфузился, ничем его не пронять:
– Есть версия…
– Версия – это догадка. Следовательно, не знаешь. А чего спрашиваешь? Ладно… Хватит о покойниках. Вся надежда у нас на живых… родственники, дети, внуки…
– Это как на дно с нашим аквалангом, – опять не утерпел я.
Переехав в город, повезло мне записаться в клуб яхтсменов; хотя я, как говорится, в парусах ни ухом ни рылом, но на лодках могу, а на днях акваланг моряки подарили списанный, так что я испытал «счастье», когда краник подачи воздуха заедать начинает: ты на дне, над головой воды с пяток метров и… так отчётливо своё детство вспоминается! Вот и теперь. Тоской безысходной повеяло от слов Павла Никифоровича. Федонин глянул на меня и всё понял:
– Согласен, но такие истории в семьях передаются из поколения в поколение. Видел же крест тот Львов.
– Когда это было?! Ещё до войны, если верить Семиножкину.
– Стоп! Семиножкин – фигура в области археологии и этих самых… исторических раритетах. Наш Петрович другого и слушать бы не стал, а он нас запряг, лишь научное светило заикнулось о помощи. Ишь, почерк какой! – старший следователь упёрся в записку глазками. – Не разберёшь! Только учёные и сумасшедшие так могут. Нет, Семиножкин – авторитет!
– А где гарантия, что Львов тот самый крест видел? – не стерпел я.
Мне всё время казалось, что Федонин специально меня разыгрывает, уж больно несерьёзно выглядел. Или задачка, заданная прокурором области, казалась такой невероятной и от этого он никак не мог прийти в себя? И так и сяк я изучал мудрые извилины на его морщинистом лбу, но подводила меня интуиция: старый лис был непроницаем.
– Что мы знаем об этом Львове? Нет его давно. Если и дожил до войны, то погиб, скорее всего. Первыми забирали его возраст, – не сдавался я.
– Почему же? Вот он в списочке этом, – Федонин погладил листочек. – Правда, списочку неизвестно сколько лет… Уж больно бумага желта, боюсь и дохнуть на неё. Почерк-то Семиножкина я видел, мне Петрович его заявление давал читать, а тут рука не та. Но тоже… умный человек приложился… Тут ведь каждая крупица. Я когда услышал от Игорушкина эту фамилию, враз Андрея Ефремовича вспомнил…
Он зачесал затылок, пошевелил губами:
– Львов… Львов… Вот какой фамилией царской судьба наградила. Из какой же породы родители?..
А я гадал о другом: что это на ум старшему следователю явился наш древний артефакт Андрей Ефремович Бросс? Старший помощник по надзору за местами отбытия наказаний, мы его для краткости называли помощником по тюрьмам, – уникальная личность. Ему лет эдак?.. Не скажу, точно не знаю, а врать про такую историческую реликвию совесть не позволяет. Как древний экспонат, он своё давно оттрубил, но прокурор области таких редких держит вопреки уставам и правилам, бережёт, словно Фирс тот шкаф у Антона Палыча. Спросите – и он наверняка назовёт шулеров, которые обчистили карманы самого императора, когда Петруха прикатил к нам готовить поход в Персиду. Наш местный дока, краевед Александр Сергеевич, с ним тягаться опасается.
– Андрей как-то рассказывал про коменданта нашей тюрьмы, – оставил наконец в покое свой затылок Федонин.
– При чём здесь комендант? Это что за фрукт?
– В те революционные времена, молодой человек, командовал в нашей тюрьме комендант, а не начальник. Игорушкин как этот списочек озвучил, так мне рассказ Андрея Ефремовича и отпечатался. Львов и был тогда комендантом тюрьмы. Думается, что он отношение к тому сгинувшему кресту имеет самое что ни на есть прямое.
– Это почему же?
– Ну как же! Заговорщиков в тюрьме держали и расстреляли там же. Тогда, брат, далеко не возили. Должен он помнить те события. Ему по служебному положению обязано. Вот нам первый следочек.
– Если жив.
– В списке значится, – бодро пробасил Федонин. – Я Игорушкину заикаться сразу не стал, чтобы не будоражить раньше времени. Про реликвию ту Андрей-то мне ни слова не промолвил. Но ты знаешь Бросса, он, старая калоша, правила свято чтит, лишнего не выдаст.
– О чём же он вам исповедовался? – съязвил я, не удержавшись.
– Да так, разговорились что-то… – пожал плечами старший следователь. – Пил тот Львов как верблюд перед походом в пустыню. Только горбатый водой злоупотреблял, а Львов всем подряд. Старше Андрея, а лакал!.. Здоров был, бродяга.
– Неудивительно. Насмотрелся, натерпелся. Многие надзиратели так кончали.
– Да уж. Бросс рассказывал, у того Львова привычка по молодости была: нажрётся до чёртиков и отправляется в тюремный двор приговоры исполнять. Самолично казнил врагов народа твёрдой пролетарской рукой.
– Тогда что ж? Тогда с него и начинать надо!
– Вот! Это ж для нашего дела верный хвостик.
– Да… – поёжился я. – Досталось им времечко.
– Мы наглотались, а уж им! – Федонин тоже плечами передёрнул и толкнул меня локтем. – Найди его. Если его удастся разговорить…
– Мне представляется… – начал я.
– Привлекай кого хочешь. Задействуй Донскова, он шустрый малый.
– Кандидатуру Донскова надо с самим комиссаром УВД согласовывать.
– Да ладно, не мелочись. И вот этих Игорушкин просил вызвать, – старший следователь торопливо сунул мне листочек со списком, царапнув ногтем какую-то строчку. – В первую очередь.
– И ниточка потянется, – ехидно озвучил я его любимую присказку.
– А клубочек сам приведёт, – не смутившись, кивнул он. – Действуй, боец.
Мне так и не терпелось спросить, а чем он сам станет заниматься, но пока я соображал, как это сделать поделикатней, старый лис развёл руки в стороны:
– У меня Змейкин вот где сидит, – он пригнул голову, будто жирный завтрестом столовых и ресторанов, а по совместительству злостный расхититель миллионов, действительно оседлал его шею. – Тебе ли не знать, Палыч? А ведь никто ответственность с меня не снимал. И сроки продлять у Руденко боятся. А к субботе ты управишься.
Я обмер, совсем не находя слов.
– Ты их установи и на субботу утречком обяжи явкой в аппарат. У меня и потолкуем вместе, – заверил он и проскользнул мимо по балкону в коридор, переваливаясь на своих растоптанных.
