– Ладно. Бог с ней, с этой башней. И атаманы, и митрополит меня меньше всего интересуют. Ты мне про отца Митрофана и крест, который вы ищете, расскажи.
– А вот здесь, дружище, – засомневался и я сам, – по-моему, без этого самого митрополита Иосифа, с которым разинцы зверски расправились, не обойтись.
– Время есть, послушаем. – Валерка хворост в огонь подбросил, тот взметнулся, жадным пламенем ветки пожирая, и чёрные тени заплясали за нашими спинами, словно призраки из далёкого прошлого; сразу неуютно как-то стало, показалось, что не одни мы в ночной тиши у берега, что бродит кто-то ещё в кустарниках по берегу и точно ветка хрустнула за дальним деревом, тень мелькнула.
– Что это там? – покосился я.
– Собаки бродят, – отмахнулся Валерка. – Их здесь по ночам знаешь сколько! Деревня недалеко, а эти запах учуяли. Хозяева их особенно не кормят. Учат самим охотиться. Ты начинай, рассказывай.
– Знаешь, – посетовал я, – Павел Никифорович Федонин сам по себе человек обстоятельный, а среди следователей слывёт не просто мудрым и умелым специалистом, но ещё и, как это правильно выразиться, работником усердным, глубоко копающим, что ли… В общем, таких больше нет. Он из старых, неких мамонтов; они, расследуя преступления, не удовлетворялись его раскрытием, изобличением виновного, собиранием необходимого набора доказательств, они действительно копали глубоко, выворачивали наизнанку, душу преступника старались познать, отыскать свидетельства её предрасположенности к содеянному…
– Это же позиция Ломброзо? – перебил меня приятель. – Вроде не одобряется она нашими криминалистами? Или изменились подходы?
– Отрицается, отрицается, – поморщился я, – более того, как считалась, так и считается вредной. Но это на верхах, в науке, там профессора искры лбами выбивают, а внизу… А ты что же, что-нибудь почитывал у него? «Преступление»? «Новейшие успехи науки о преступнике» удалось раскопать? Там, брат, Чезаре Ломброзо размахнулся! Дал волю фантазии.
– Откуда? Ты меня не пужай такими книжками. В армии со мной один чудак трубил, а у него от деда библиотека осталась. Я после дембеля Москву посмотреть решил, ну он меня пожить на недельку пригласил, там и полистал одну древнюю книжонку на досуге, чтобы спалось лучше. Оказалась, дай бог память, – «Гениальность и помешательство». Не вру, сам видишь, какое она впечатление на меня произвела. На всю жизнь запомнил и сам чуть умом не тронулся. Но это так, к слову. Правда, она дореволюционного издания, с алфавитом пришлось повозиться, но до утра оторваться не мог. В ней много чего разного оказалось, но было и о преступниках. После этого стал искать книжки этого Чезаре Ломброзо.
– Ну и как? Удалось?
– Издеваешься? Вот критики на его учение нагляделся. Но знаешь, если через призму, так сказать, на эту критику взглянуть, можно догадаться про некоторые мысли автора.
– Вот так вот и живём. Всё время приходится призму применять. А если отец с матерью наделить ею забыли?
– Если по этому поводу особо не комплексовать, ничего, – полез к огню за картошкой Валерка, но вытащив, тут же обратно закатил. – Не поспела. Подождать требуется.
Он подул на пальцы, закинул руки за голову, потянулся сладко, в небо уставился:
– Многие без этого живут. Обходятся. Тебе не кажется, что мы с темы сдвинулись? Я тебя про отца Митрофана просил, а ты мне Ломброзо.
– Извини. Видимо, без этого не обойтись. Я тебе, так сказать, принципы Павла Никифоровича Федонина в качестве преамбулы начал обрисовывать, но, похоже, заблудился.
– Ты уж постарайся на будущее…
– Там у нас не осталось ничего в заначке? Знаешь, спиртное, оно бодрит.
– И это не парадокс! – отыскал тут же затерявшуюся бутылку водки Валерка. – Давай, под картошечку.
– Да ты ж только выкатывал!
– Ничего. Ей пора поспевать.
И он опять сунулся в костёр. Картошка оказалась твердоватой, но мы ограничились одной, поровну её разделив, а остальных чернокожих отправили назад дозревать. Впрочем, с солёным огурчиком печёная обжигающая картошка доставляла невероятное наслаждение в наших походных условиях. Подкралась уже и прохлада от речки, и небо, кажется, присело вместе с нами, подымешь глаза, а звёзды – вот они, крупные, и хоть рукой доставай. Странное дело, и луна всей тарелкой виснет. Запустить чем-нибудь покрупней – и достанешь. Аж удивительно.
– Значит, Федонин потихоньку, потихоньку, а обращает тебя в свою веру? – выпив и закусив, подмигнул мне Валерка. – Как ты его называешь? Старый лис?..
– Лис, да ещё какой! Но в этом его особой заслуги нет. Он правильно требует необходимой глубины следствия. Понимаешь, он мне поручил исследовать личность Краснопольского, то есть отца Митрофана. Я догадываюсь, он старается уяснить для себя, как тот в заговорщики угодил.
– Действительно, – не терпелось и Валерке. – Серьёзная фигура в губернском масштабе, все церкви у него, забот полон рот своих, а он против власти?.. К тому же травить весь Реввоенсовет и армию ядом? Их пулемётами не взять. Это же предполагает большую деятельность в этом направлении, организацию значительных тайных сил, доступ к властным структурам, к лидерам, к вождям? А где же они столько отравы раздобыли в грозный голодный год? Цианистым калием не так просто разжиться в мирное, не то что в военное время, будь ты главным фармацевтом или аптекарем в губернии… Он на сахар похож?
– Белое кристаллическое вещество без запаха.
– Тебе не кажется, что всё это довольно нелепо выглядит?
– Кажется – не кажется, пока это априори. Есть уголовное дело в архивах КГБ, есть, наконец, приговор, – отмахнулся я. – Но ты прав, пока нам мало что известно. Архивное дело мы так и не получили. Но это вопрос времени, теперь, кажется, особых проблем не будет. Да и не особо касаемся мы проверкой того, что было в далёком девятнадцатом году. Задачи такой не стоит. Те события нас интересуют постольку, поскольку в те времена пропала историческая, представляющая большой научный интерес реликвия; принадлежала она арестованному архиепископу, и в деле должен быть её след. А пока я занимаюсь личностью этого человека. Понимаешь, когда знаешь пристрастия и особенно слабости определённой личности, легче разгадать его странные порой на первый взгляд поступки. Почему обязательно предполагать кражу и утрату. А версия о том, что реликвия умело спрятана разве не имеет права на существование?
– Разумно.
– Вот и я говорю. А так как старик требует глубины и усердия, копаю я чуть ли не до самого рождения этого отца Митрофана.
– Убедил, – хмыкнул приятель. – Судя по предисловию, к которому ты то и дело возвращаешься, закопался ты по самые… уши.
– Был бы толк, – не обиделся я, хотя и мне не хватало оптимизма. – Чем глубже забираюсь, тем не по себе становится.
– Это как понять?
И тут первый раз я услышал, как завыли волки. Или он был один. Я не разобрал. Что хотите со мной делайте, но это был тихий, далёкий, протяжный и берущий за душу волчий вой. Только не грозный и пугающий, а скорее жалобный и даже тоскливый. Голодный, наверное… Да, да, конечно. Вой изголодавшегося волка. Но это детали. На душе так запаскудело, а если по литературному – заскребли кошки.
