– А чекисты?
– Я ж тебе говорю, Федонин намекнул, у Петровича, кажется, неприятности появились на этой почве. Во всяком случае, Игорушкин подписал запрос только после возбуждения уголовного дела. В Москву звонил, консультировался. С этим у нас, чую, будут проблемы.
– Я ничего не понимаю! – дёрнулся было Валерка.
– А тебе и понимать нечего. Мы с тобой не на лекции в клубе. Я тебе разве что-нибудь говорил?
– Убедительный ликбез, нечего сказать, – хмыкнул мой приятель. – Собственно, а на что я надеялся? Вы сами с Павлом Никифоровичем недалеко от меня ушли. Я понял: до истины вам ещё копать да копать.
– А тебе враз всё подавай?
– Как же Митрофан в заговорщиках оказался? В этом хотя бы у вас ясность имеется?
– Собственно, такой задачи перед нами и не ставилось. Это всё Павел Никифорович на меня взвалил – расчистить, как он выразился, исторический фон, иметь полное и объективное представление о произошедших событиях. Чтоб легче было выполнить главную задачу – попытаться добраться до пропавшего креста. К слову сказать, всё начиналось с прокурорской проверки, дальше цель не ставилась, но обстановка, как на фронте, внезапно осложнилась. Теперь уголовное дело нами возбуждено, появятся оперативные возможности и другие процессуальные рычаги… Я думаю, попытаемся добыть её величество – матушку истину.
– А что же Митрофан?..
– Ты о заговоре?
– Ну да?
– Определённо известно следующее. После того чепе, когда была обстреляна мирная демонстрация верующих, шум, конечно, пошёл. Но пострадало мало, а раненых кто считает? Однако архиепископ попал в чека на заметку уже по-серьёзному. Кировым перед чекистами была поставлена задача очистить город от врагов и всех подозрительных, так как белые были на пороге. Накануне, в марте, в городе действительно было подавлено восстание, вызванное сокращением хлебных пайков для рабочих, бушевавший тиф осложнил обстановку. Последовали массовые казни. Расстреливали в Кремле, прямо у стен. Не считались ни с кем, особого следствия не проводили. Обстановка была накалена до предела. Знал ли об этом Митрофан? Конечно. После подавления восстания он отслужил панихиду и осмелился назвать погибших невинно убиенными. Его проповедь не осталась без последствий, через десять дней после расстрела крестного хода у Кремля, седьмого июня в канун праздника Святой Троицы архиепископ совершил службу в Троицкой церкви и после службы остался ночевать у настоятеля этого храма. В первом часу ночи за ним пришли вооружённые люди, и он был арестован. Больше его на свободе не видели. Только через месяц, шестого июля в большом зале горисполкома на чрезвычайном объединённом собрании большевиков, членов Реввоенсовета председатель особого отдела Атарбеков объявил о разоблачении заговора. Заговор получил название «цианистый калий», потому как Атарбеков сделал заявление, что враги предприняли попытку отравить ядом Реввоенсовет и весь командный состав 11-й Красной армии. За два дня, с первое на второе июля, был арестован шестьдесят один человек, среди них в качестве главарей Атарбеков назвал архиепископа Митрофана и епископа Леонтия.
– И того взяли?
– Леонтий был арестован вместе с Митрофаном, также почти месяцем раньше, и на следующее утро уже весь город говорил об их арестах. К Атарбекову направилась толпа верующих с ходатайством об освобождении. Тот пообещал, потом передумал… отказал, начал грозиться, что арестует и самих просителей…
– Погоди, погоди! – Валерка сбросил одеяло и чуть не вскочил на ноги. – Эти два главаря месяц сидели в тюрьме, а арестовывать остальных начали через месяц? И только потом объявили о заговоре! Ты ничего не перепутал со временем?
– Заметил числа? А ведь я не зря их называл. Вот в этом ещё одна нелепость и на наш взгляд. Конспирацией эту глупость не назвать. Наоборот, мысли разбегаются. Одним словом, без материала того архивного дела, что в КГБ хранится под семью замками, похоже, задачи нам не решить. Георгий Александрович Атарбеков скелет спрятал в своём шкафу так, что не достучаться…
Верите – нет, не успел я этих слов досказать, из-за наших спин, с самой темени речки и береговых кустов метрах в пятидесяти вой волчий к нашим ушам дотянулся. Тихий совсем, словно прощавшийся, и всё смолкло. Мы так и замерли у костра, друг на друга уставившись, словно проверяя, не почудилось ли обоим, чтобы в дураках не выглядеть.
– Ты слышал? – выдавил из себя Валерка.
– Не глухой.
– Достали меня эти твари.
– Собаки, думаешь?
– А чёрт их знает. Теперь уже и не знаю, что сказать… Главное, только ты про Атарбекова начал, им выть вздумалось…
Глава XI
Полночь властвовала нал кладбищем во всей своей пугающей мрачной темноте, когда лопаты землекопов застучали по крышке гроба.
– Добрались? – заглянул Донсков внутрь разверзнутой могилы и крикнул громче. – Сейчас верёвки бросим, вяжите гроб крепче, чтобы не перевернуть. А то…
– А то чего? – донеслось из-под земли. – Мы привыкшие. А ему уже хуже не станет.
– Ему может быть, а мне достанется. Родственники пронюхают, мне погон не сносить.
– Легче плечам, – нашёлся в могиле шутник.
– Гришка, ты делай, что тебе говорят! – нагнулся к могиле и Гремыкин.
– А выпить будет?
– Будет, будет, – терпеливо подтвердил Донсков, вытер взмокший лоб, измазал лицо глиной, но никакого внимания на это не обратил. – Вы, братцы, только дурака там не валяйте. Посерьёзнее, ей-богу. Огня ещё не надо?
– Хватит одного фонарика.
– Может, сменить кого?
– Командуй наверху, капитан. Пусть тащат. Мы отсюда подмогнём.
Гроб вытащили.
– Зря вы затеяли всё это, – опять забурчал над ухом Донскова юрисконсульт. Мухина или знобила прохлада, или страх пробивал, он не отходил от капитана. – Разве можно верить словам дурачка? Прав Гремыкин, полоумный такое наговорит! Вам за всё отвечать придётся.
– Теперь уже поздно, – скрипнул зубами Донсков.
Гроб поставили на едва приметную ровную дорожку между двух оград. Фары двух машин – «воронка» и медицинской упёрлись в бархат длинного страшного ящика. Мухин придвинулся к Дарье и едва успел подхватить её под руки, толстушка закачалась, закатила глазки и рухнула, если б не он.
– У врачей нет ничего? – крикнул Мухин, едва удерживая бесчувственную женщину. – Да помогите кто-нибудь! Тяжёлая тётка!
Два милиционера и Дыбин бросились к нему, сунулся было и Гремыкин, оба санитара, но Дарья белками глаз заворочала, приходя в себя, повела плечами, окрепла, утвердилась на ногах и оттолкнула Мухина, выбираясь из его объятий:
– Будет уж. Что же лапать-то!
– Дарья Михайловна!..
– Сорок лет Дарья Михайловна, – отмахнулась та. – Разве так можно? Я вам что?..
