Мужские руки подали бандероль... Руки пожилого человека. Что же в них особенного? Пальцы. Пальцы с распухшими суставами, оттого кривые... Внезапно Вика задумалась, глядя на распухшие суставы, кривые пальцы... В мозгу просигналило: кривые пальцы... кривые...
– Девушка, побыстрее, я час стоял, – сказал мужчина.
Вика подняла на него глаза, не понимая, о чем он ее просит. Пожилой человек, раздражен. Ну и что? Люди приходят сюда с разным настроением, дело не в этом. Его пальцы напрягли мозг, что-то важное с ними связано, где-то уже видела похожие пальцы. Снова опустила взгляд на его руки. Память выдала: почтовая стойка, бандероли, зеленые рукава с отворотами, пятно... руки... одна рука... Вспомнила!
– Извините, я отлучусь, – сказала она клиенту и отправилась к телефону.
– Да что ж это такое! – негодовал тот. – Куда вы? Примите бандероль, потом хоть домой катитесь...
Вика набрала номер.
– Заречный слушает.
– Степан, да?
– Ну да, да. Кто вы?
– Я Вика с почты... Помните, я говорила, что тогда, когда принимала коньяк у той женщины, меня что-то поразило, но потом отвлекли... Да, я вспомнила. Женщину вспомнила. Нет, не ее, а руки. У нее на одной руке был кривой палец. Мизинец. Он не сгибался, как-то странно выглядел. Все пальцы ровные, длинные, с маникюром, а этот... этот к остальным, как полумесяц... и неподвижный, как протез. Что?.. А, на какой руке? Сейчас, сейчас... Она стояла ко мне лицом... рука с пальцем была напротив моей левой руки... На правой руке. Да, точно, на правой руке! Писала она правой рукой на моей стойке, палец странно торчал, поэтому я... Ну что вы, рада была помочь... до свидания.
Он и Оксана, стоя в сторонке, наблюдали за артистами, а не за траурной церемонией.
– Не пришел на похороны только Юлиан Швец, – заметила Оксана.
Вдруг позвонили. Степа отошел от Оксаны, поднес к уху мобильник. Переговорив с Викой, поискал глазами и направился к заведующему труппой.
– Можно вас на минутку? – взял его за локоть.
Тот, опираясь на трость, последовал за Степой, который лихорадочно обдумывал фразы, дабы заведующий труппой ничего не заподозрил.
– Вы давно служите в театре?
– Я, почитай, всю жизнь здесь, смолоду, – важно сказал тот. – Сначала работал рабочим сцены, потом статистом... Вы знаете, что такое статист?
– Это... актер, исполняющий небольшие роли?
– Хм! Актер массовых ролей. У нас говорят: массовка. Только сейчас статистов не держат. Потом работал суфлером. Раньше спектакли готовились быстро, актеры не успевали выучить текст. И эту должность упразднили. Да, еще мне приходилось выполнять обязанности администратора. Но вот уже тридцать лет заведую труппой. А на театре все сорок! Во как!
– Солидный срок, – улыбнулся Степа. – А интересно, артисты всегда были склочными?
– Ой, да всегда грызлись из-за ролей. Это же актеры, их надо понять. Они как дети... правда, сукины дети. Сплетничают, заискивают перед режиссерами, лишь бы дали роль. Но когда роль получается, им все можно простить.
– Даже убийства?
– Ну, вы хватили! В нашей обстановке удивительно то, что это произошло только сейчас. Драчка-то давно идет. А рыба, как известно, гниет с головы.
– А, понял. Эра Лукьяновна?
– Да уж, наруководила! – и зав. труппой оглянулся по сторонам, понизил голос. – Скажу по секрету, она выжила из ума. Завела любовника и порх-порх, размахалась крыльями. Да пусть сколько угодно заводит любовников, лишь бы дело не страдало. А в результате что имеем? От труппы остались одни ошметки. Все с ног на голову поставила.
– Она в очень тяжелом состоянии, – напомнил Степа.
– Выживет, вот посмотрите. Кощей Бессмертный – этим все сказано. Такие ни в аду, ни в раю не нужны. Они и ТАМ порядок разрушат. Наша Эра в аду всех чертей разгонит. Кстати, вам не кажется, что сатана самый порядочный товарищ в аду?
– Почему? – улыбнулся Степа.
– Он наказывает за зло. Бог не берет грешников в рай, грешник идет в ад, и что там его ждет? Страшное наказание. А по идее, грешнику в аду должно быть хотя бы приятно, ведь попал на свое место, куда стремился.
– Да, любопытная теория. Скажите, актеры бывают с увечьями?
– Сейчас вряд ли. А вот в старину Стрепетова, например, была горбатой. Сара Бернар хромала, кажется, у нее был протез... запамятовал, но что-то не то с ногой было. И это никого не смущало, они ведь слыли выдающимися актрисами. А сейчас калек близко к театру не подпускают, несмотря на талант.
– Да? А я видел у кого-то из ваших артисток кривой палец. Мизинец. Мне лично бросилось в глаза. Только вот забыл, у кого...
– Так это у...
Заиграл оркестр, Степа не расслышал имя. Он наклонился к зав. труппой:
– Повторите, у кого?
Тот повторил. Степа выпрямился, лицо его прояснилось: так вот в чем дело!
А Волгина устроила маленькую пытку Сюкиной:
– Кто подтвердит, что в промежутке от семи до девяти вечера вы были дома?
– Младшая дочь, – нервно затараторила та. – Младшая дочь и соседка, она приходила в семь, да, ровно в семь, занять денег. Мы поговорили немного... минут сорок... или сорок пять. Но не больше часа...
– Оксана, пойдем, – схватил ее за руку Степа, увлекая за собой.
– Представляешь, – возмущенно говорила Оксана, не поспевая за Степой, шагавшим широко и быстро, – у Сюкиной алиби! Черт знает что! Но я проверю ее алиби, я никому из этих господ не верю на слово... Да куда ты так бежишь?!
Втолкнув ее в машину к Толику, Степа сел рядом и молчал. Удивление, смятение и множество разных эмоций сменялись на его лице.
– Что-нибудь стряслось? – осторожно спросила Оксана, пораженная необычным поведением Заречного.
– Толик, гони в прокуратуру, – сказал он водителю.
В кабинете Волгиной он устроился напротив Оксаны, положил руки на стол и смотрел на нее с загадочной улыбкой.
– Степа, – разволновалась Оксана, – ты в порядке?
Он часто закивал, блаженно улыбаясь:
– Мы дураки. Мы с тобой прорабатывали все версии, кроме одной...
Эра Лукьяновна пришла в себя, осматривалась. Это не дом, не театр... Где же она? Белые стены, люди... незнакомые люди. Первый порыв был встать, потребовать объяснений. Однако не удалось даже пошевелить ногами и руками. Что такое? Почему?
– Вы видите меня? – спросила врач.
– Ммм... – тихо простонала Эра Лукьяновна. Рот не открывался. Губы занемели. Эра Лукьяновна еще раз попробовала сказать, получилось: – Где я?
Врач поднесла почти к глазам директрисы два пальца:
