– Точно так. Со всех частей. Сведены временно во взвод. До выхода на сборный пункт.
– Кто же распорядился свести и при каких обстоятельствах?
– Я и распорядился. Как старший по званию. Других командиров не оказалось. А при каких обстоятельствах… Что ж, обстоятельства обыкновенные – бой. Чтобы не пропасть, и сбились в кучу. Ранетых, опять же, выносить надобно. Вынесли, слава богу. И сами живые.
– Вы приняли верное решение, старшина.
Командарм хотел распорядиться, но увидел, что сержант из охраны принёс из машина вещмешок и начал выкладывать из него консервные банки и хлеб. Он кивнул и сказал адъютанту, майору:
– Запишите фамилию старшины. Выясните обстоятельства и заготовьте представление к награде. Перепишите всех. И срочно вызовите транспорт, чтобы эвакуировать раненых. В ближайший медсанбат.
Глава десятая
Снег шёл уже несколько суток подряд. День и ночь. Заваливал окрестные леса, поля и деревню, сразу как-то присевшую в своём уютном одиночестве среди этого белого царственного простора. Даже скрипы калиток и голоса людей тонули, придавленные снегом. Снег был повсюду: на крышах домов и сараев, на жердях изгородей и покинутых до весны скворечниках, снег кружился вверху, в небе, и, казалось, сутью неба теперь стал именно он, снег. Снег, снег… Он хрустел, шуршал, залеплял глаза и уши, даже попадал в горло, таял на губах и веках.
Воронцов подходил к окну, смотрел на улицу, где даже стёжки завалило и перемело ночными метелями, вздыхал и снова садился на порог и принимался за начатую работу – починку своих до крайности изношенных сапог. Снова всё рушилось: чем больше наваливало снега, тем менее реальным представлялся ему успех очередной попытки перейти фронт и наконец соединиться со своими. По чернотропу да по малому снегу не прошли, а теперь, когда весь свет завалило на метр…
Он уже слышал, как их называют здесь, в Прудках, местные жители – зятьки. Вот и он, курсант шестой роты Подольского пехотно-пулемётного училища Александр Воронцов, без пяти минут лейтенант, тоже теперьзятёк. Какой он после этого курсант? Какой сержант? А уж тем более – лейтенант? Зятёк. Всё верно. Даже незять, азятёк. Как всё равно – хорёк. Зять – слово хорошее, основательное. А зятёки естьзятёк. Слово деформировано так, что второй его смысл стал основным.
На днях из лесу пришли ещё четверо. Привёл группу техник-лейтенант, танкист. Сказал, что шли с самого октября месяца. Подкармливались в деревнях. Дважды пытались перейти линию фронта, но это не принесло ничего, кроме потерь. Из четырёхсот шестидесяти человек, вышедших из Семлёвского леса из-под Вязьмы, их осталось четверо. Остальные кто где: кто погиб, кого, раненого, оставили в ближайшей деревне, кто отбился. Многие уходили сами – кто домой, кто в плен, кто в зятьки…
Справившись с сапогами и хорошенько смазав их дёгтем, Воронцов, чтобы не сидеть сложа руки и не быть нахлебником, тут же принялся за другую работу: отыскал в запечье поношенные детские валенки, насмолил льняных ниток и начал подшивать валенки для Пелагеиных сыновей. Никогда он не делал такой работы. Но видел, как работал шилом и кривой сапожной иглой дед Евсей. Инструмент в доме нашёлся. И увиденное однажды сразу ожило в руках.
Прокопий, Федя и Колюшка вьюнами вились возле него. Вскоре он усадил на колени младшего и велел ему обуваться в обновку. Как раз вошла в дом Пелагея. У порога стащила с головы шаль, стала отряхиваться от снега. Увидела Колюшку в подшитых валенках. Воронцов ещё не знал, как она отнесётся к его самовольной инициативе. Настороженно наблюдал за ней. В прошлую зиму, как рассказал ему Прокопий, эти валенки носил Федя.
Лицо Пелагеи вспыхнуло мгновенной улыбкой, и зелёные глаза её, казалось, стали ещё гуще, зеленее. Так и засияли в горнице озерца озимых полей! Они дрожали от напряжения. Воронцов заметил эту дрожь в её глазах давно. Вот только понять её до конца пока не мог. Чувствовал только, что Пелагея волнуется особым волнением. Когда женщина волнуется и причина её волнения – мужчина, это сразу можно понять. Невелик у него был опыт в таких делах, но это он понял сразу. Глаза у Пелагеи были совсем девичьи. Таких он ещё не видел. И, глядя в её глаза, он и сам начинал волноваться. Тогда, у стожка, во время первой встречи, он совсем не разглядел её. Она показалась ему пожилой тёткой. Может, потому, что слишком откровенно разглядывал её Кудряшов. Да ещё с пошлыми комментариями…
– Что, понравились? – спросил он её осторожно, глядя на Колюшку, который важно вышагивал перед матерью в ладно подшитых валенках.
– Как новые! А ты, оказывается, мастер! – и опять глаза её задрожали, так что он не выдержал и отвёл взгляд.
Сказал:
– Если есть где старые голенища, на подшивку, я и вам, Пелагея Петровна, валенки подошью.
– Есть! В сарае, на чердаке. Я принесу. Подшей и мне, – живо согласилась она, сияя яркой озимью счастливых глаз.
Он боялся на неё смотреть, зная, что она сейчас пристально смотрит на него. Знал и то, что, если он сейчас посмотрит на неё, она ни за что не отведёт взгляда. А то и засмеётся. Как будто его смущение тешило её.
Боже, как мало, оказывается, нужно женщине для счастья! Ну, может, не для счастья, думал он, а для обыкновенной радости. Хотя бы даже для минутной.
Спал Воронцов на широкой лавке в горнице, за дверью у окна. Старуха с детьми ютилась на печи, в тепле. А Пелагея всегда ложилась позже всех на широкой железной кровати за ситцевой занавеской. Никаких перегородок в доме не было, и занавеска делила горницу на две половины.
Изредка он виделся с Кудряшовым и Губаном. Комендантский час действовал повсеместно. Кузьма Новиков появлялся на своём кавалерийском скакуне совершенно неожиданно и в любом конце деревни. Встречаться с ним было нежелательно.
– Лучше будет, если полицай вообще не узнает о нашем существовании, – предупредил всех Воронцов, в том числе и пришедших из-под Вязьмы.
Вяземские держались особняком, дружно. И верховодил у них по-прежнему техник-лейтенант по фамилии Дорофеев. Сошлись они вроде бы случайно, на пруду у проруби. Дорофеев у своих хозяев отыскал бредень, починил его, навязал побольше поплавков из сосновой коры, пропилил пилой во льду две проруби и ловко наладился заводить снастью на половину пруда. После каждого такого проброда дюжина щук и окуней лежала на льду. Ему помогали один из его товарищей, которого он называл Артиллеристом, и Кудряшов. Брянский, видимо, уже расписал картину своими цветами, и, когда Воронцов подошёл к ним, техник-лейтенант вытянулся в струнку и представился, как если бы на льду шло построение и вот перед подразделением появился командир роты или батальона, и дежурный офицер докладывал ему…
Дорофеев со своими людьми тоже читал сброшенную с самолёта листовку. Но сказал:
– В лес сейчас не пойдёшь.
– А это ещё надо обсудить, – и Воронцов многозначительно взглянул на Кудряшова.
В Прудках поговаривали, что осенью, когда здесь стоял один из наших запасных полков, в лесу, где-то за вырубками, находились полевые склады не только полка, но и всей армии. Запасной же полк отправлял на фронт пополнение маршевыми батальонами и ротами. Здесь бойцов полностью экипировали, здесь выдавали винтовки и пулемёты. Здесь получали патроны и гранаты. Здесь отбывающих на фронт снабжали даже сухим пайком на двое-трое суток.
