Когда дорога повернула вправо, на вырубки, коровы одна за другой стали останавливаться посреди дороги. Ни окриком, ни прутом их нельзя было сдвинуть с места. Они размашисто поворачивали свои тяжёлые головы в сторону Прудков и тревожно рекали. Обоз остановился вместе с ними.
– Всё понимают, матушки вы мои, – шептала Неведимовна.
А кто-то заголосил:
– Ой, люди, нехорошо это! Ой что-то чуют они! Ой, беда будет! Побьют, злодеи, наших мужуков! А потом и нас догонят! Никого они не пожалеют! Вон про них что говорят! Детей в колодцы бросают!
– И правда, знать, последние дни пришли! – согласились другие, не узнавая своих голосов и ещё сильнее горбясь под грузом свалившегося на них горя.
– Пришли… Пришли…
От этих слов, вырвавшихся из самой страшной глубины испуганного сердца, содрогнулась вся колонна. И каждая мать сразу оглянулась на своё дитя, тайно радуясь уже тому, что оно рядом, цело и невредимо, но вместе с тем беспокоясь о том, что же ждёт их всех впереди?
– Да замолчите вы, окаянные! Накликаете!.. – забранились на причётниц соседи, у кого дух был покрепче и сознание ещё не помутилось и от уже пережитого, и оттого, что ещё, возможно, суждено испытать.
Дальше вырубок ехать было нельзя. Натоптанная дорога кончилась. Обоз сунулся было на просеку. Но кони сразу ухнули по грудь, протянули сани шагов сто и, выбившись из сил, стали шарахаться по сторонам, падать на колени, пятиться и ломать оглобли.
– Стой! – закричала ехавшим впереди Пелагея.
Она пробежала вперёд. Надо было что-то решать, что-то предпринимать.
Обоз шёл сам собой. Никто им не руководил. Когда шли сборы, все думали, что деревню поведёт в лес сам Пётр Фёдорович Бороницын. Но Пётр Фёдорович остался при пулемёте. И обоз отправился без него. Вначале не было нужды в вожатом. Обоз двигался по наезженной дороге. Шли и шли. А когда дошли до вырубок и упёрлись в снежную целину, спохватились, закричали тревожно:
– Куда ж дальше?
– Сказали, где-то землянка есть! А ничего тут нет! Голый лес кругом!
– Где ваша землянка?
– Детей поморозим!
– Кто знает, куда дальше? Давай в голову обоза!
– Не проедем!
– Куда?
– Завели, мать иху!..
– Зря хаты бросили…
– Дороги дальше нет!
– Да вон она, дорога!
– Расчищать надо!
Пока Пелагея шла в голову обоза, народ всё успел высказать, всё своё беспокойство и страх, все свои гожие и негожие слова. Пелагея знала свою деревню. Когда людям хорошо, будут молчать. Когда плохо, сейчас же начнут искать виноватого. Она увидела впереди белую целину глубокого, спрессованного в наст промёрзшего снега, сразу поняла, что по целине просто так не пройдёшь, и распорядилась:
– Идём правильно! У кого есть лопаты, несите сюда! Надо расчищать!
Лопаты нашлись. И лопаты, и деревянные широкие копачи. Народ знал, куда гонит судьба, и старались прихватить из домов всё, что могло помочь им в неведомом пути.
Верхний наст рубили штыковыми лопатами. Рубили кубиками, отваливали и сбрасывали затем на обочину. Нижнюю рыхлую крупу тут же подбирали широкими копачами. Женщины, старики, дети – все навалились на расчистку пути. Все мгновенно увидели в этом смысл и своё спасение. Чтобы получалось скорее, Пелагея разделила людей на несколько бригад, развела их по участкам. Так и продвигались вперёд, в глубину Красного леса. Шаг за шагом, метр за метром.
Пелагея работала лопатой, которую сама же и захватила из дому. Вырубала и отваливала куски наста. Ей помогали дети. Младший крутился возле неё и братьев и только мешал. А старшие управлялись ловко. Они подхватывали очередной кусок смёрзшегося снега, подтаскивали его к обочине, поднимали и, раскачивая, перебрасывали через отвал. Жалея их и одновременно радуясь тому, какие они у неё добрые помощники, Пелагея старалась откалывать куски поменьше. Но сыновья кричали ей:
– Мам, слишком лёгкие! Давай побольше!
– Побольше вам нельзя, милые вы мои помощники! Животы болеть будут.
– Давай, мамочка! Давай! Быстрей управимся!
Они сновали вокруг неё в ладных подшитых валенках, и она, время от времени окидывая их взглядом, думала успокоенно: ничего, не замёрзнут, главное, чтобы не замёрзли.
Кое-где на пути попадались молодые берёзочки и кустарник. Их вырубали под корень. Тут делом правил старик Худов. Чем глубже в лес, тем гуще становился подрост. Но с ним справлялись старики. Топоров оказалось достаточно, чтобы справиться и с этой работой, и не задерживать бригады расчистки.
– Давайте, колхознички! Давайте, родненькие! Немного уже осталось! – подбадривала народ Пелагея.
Обоз втянулся уже глубоко в лес, когда позади, в стороне Прудков, послышались выстрелы. Ветер тянул оттуда и отчётливо доносил звуки стрельбы. Начали неожиданно, вроде как нехотя, а потом разом как прорвало. Всего несколько минут длилась частая беспрерывная стрельба, которая порою сливалась в сплошной треск и вот наконец начала неровно редеть и затихла совсем.
– Ой, бабы! – всплеснул женский голос. – Знать, побили наших мужуков!
Пока шла стрельба, молча слушали. Нигде снег не скрипнул. А когда затихла, Пелагея, перехватывая бабий вой и вздохи стариков, закричала:
– Ну, что встали! Поживей! Поживей! Живы они там все! Давайте своё дело делать!
Она старалась не поднимать головы, чтобы никто не увидел её глаз. В них стояли слёзы. Они капали в снег и снова подступали, холодили веки и щёки. Когда послышалась стрельба, она едва не выронила из рук лопату. Тятя успел сказать, что будут пробовать договориться с казаками решить дело мирно. Видать, не договорились. Пулемёт стучал и стучал до конца. А когда он умолк, она, будто разом отяжелев, оперлась о черенок лопаты.
– Хороший бой был, – сказал старик Худов, всё ещё придерживая рукой клапан шапки-ушанки и прислушиваясь. – До пулемёта дело дошло. Много народу бьётся.
Старший из Пелагеиных сыновей, Прокоп, заметил её смятение, подошёл и спросил:
– Мам, ты что?
– Ничего, сынок. Ничего. Всё хорошо. Там всё хорошо. Уморилась…
– Давай, я снег рубить буду, а ты отдохни.
– Да никто ж не отдыхает, сынок. Стыдно отдыхать, когда все работают.
– Не бойся, мам, их не убьют. Ни деда Петю, ни дядю Сашу, – сказал вдруг Прокоп, всё же заметив в её глазах слёзы и страх.
Она присела, обняла сыновей, собрала их руками. Быстро, украдкой, чтобы никто не заметил, вытерла ладонью глаза и щёки и снова взялась за работу. Потому что все уже молча и сосредоточенно работали, метр за метром пробивая дорогу вперёд.
Прибежала Зинаида. Она работала в другой бригаде.
