– Однако не все так уж напропалую безнадежно, господин фельдмаршал, как может показаться.
Командующий корпусом запнулся на полуслове и недоверчиво взглянул на барона. Перед ним стоял первый офицер, которых за многие дни его «неудовольствий и негодований» решился произнести эту странную фразу: «Не все так уж напропалую безнадежно…» И при этом Роммель даже не счел нужным схватиться за пистолет.
– Что… «не так уж напропалую»?.. – все еще предаваясь собственной ярости, поинтересовался Роммель, намереваясь узнать, что же в действительности скрывается под этой фразой. – Чем вы собираетесь меня «утешить»?
– Вспомните, как всего лишь три дня тому мы разгромили чуть ли не половину английского корпуса.
– Потеряв при этом две трети собственных танков, которых уже нечем заменить, – парировал Роммель. Это было произнесено с таким ожесточением, словно Шмидт представал единственным человеком в этой пустыне, которому командующий мог предъявить претензии по поводу заката своей полководческой звезды.
– Добывать танки у штаба вермахта значительно проще, чем славу на поле боя. Так что главное теперь – не дать забыть о своей победе ни солдатам, ни верховному командованию. Не говоря уже о берлинских газетах.
– Да не слава меня интересует сейчас, черт возьми! – буквально взорвался фельдмаршал. Фельдмаршал, променявший мундир на славу, уже не фельдмаршал.
– Если не слава, что же тогда? – с наивной грустью усомнился Шмидт.
Если полководец не жаждет славы – он безнадежен, в этом барон не сомневался. Услышав от Роммеля, что его не интересует слава, фон Шмидт как-то сразу же потерял к нему всякий интерес.
– Я не способен понять логику генерального штаба верховного главнокомандования, логику самого Кессельринга, который одной рукой вручает командующему фельдмаршальский жезл, а другой подписывает приказ о переброске из Италии предназначенные этому фельдмаршалу дивизии не на побережье Сидра
[3], в район Тобрука, а куда-то на берега русского Дона. При этом еще и убеждает меня: «Если мы упустим победу на хлебных полях России, то в Ливийской пустыне она будет стоить не дороже горсти песка»!
– Так ведь, может, он и прав? – не удержался оберштурмбаннфюрер.
3
…Увлекшись воспоминаниями, фон Шмидт не заметил, как ветер окончательно утих, и вся часть неба, которую он мог обозревать по курсу линкора, оказалась усыпанной голубоватыми россыпями звезд. Пенящиеся гребни волн все еще достигали фальшборта, однако теперь они налетали без былой ярости, словно стихия окончательно смирилась с тем, что африканским беглецам удастся достичь берегов Европы, увозя с собой не только презренный металл, но и святыни арабских племен.
До самого отхода «Африканского конвоя» барону фон Шмидту не верилось, что англо-американская авиация и британский флот позволят его команде завершить погрузку этих несметных сокровищ. Однако это произошло, и вот теперь, стоя на палубе загруженного сокровищами линкора «Барбаросса», барон фон Шмидт пытался осмыслить все те события, которые привели к формированию «фельдмаршальского отряда» кораблей.
– …Если фюрер тоже считает, что Кессельринг прав, – не унимался во время их тогдашней встречи Роммель, – тогда пусть перебросят мой корпус в Россию, и я пройду ее всю, вплоть до среднеазиатских пустынь.
– Но в таком случае вермахт потерпит поражение здесь, на африканских берегах. Не зря же утверждают, что опыт войны в пустыне в военных академиях приобрести нельзя. Как, впрочем, и на обычных полях сражений.
– Он потерпит это поражение в любом случае. Даже если я сумею добиться в местных пустынях еще двух-трех побед.
– Прошу прощения, господин фельдмаршал, но сегодня я не узнаю вас. Произошло нечто такое, что мне пока что неизвестно?
– Просто сегодня я понял, что в Африке нам не продержаться и полугода, – вернул его в прошлое властный, суровый голос Роммеля.
– Жаль, – все с той же голгофной грустью произнес фон Шмидт, мысленно сказав себе при этом: «А вот и подтверждение твоего диагноза: с Роммелем, как с полководцем, “который не стремится к славе”, покончено. Теперь он снова жаждет побед и славы, славы и побед!..»
– Однако наша кровь и наш пот должны быть кем-то и каким-то образом оплачены, – продолжил свою мысль Роммель.
– Англичане и американцы в этом не сомневаются. Хотя все они – тыловое окопное дерь-рьмо.
– Англо-американцы здесь ни при чем. Они, конечно же, вытеснят нас отсюда, это очевидно. Однако сами тоже будут сметены в море, как песок с прибрежных дюн. Впрочем, – резко взмахнул руками Роммель, – разговор сейчас не об этом.
Фон Шмидт насторожился: «О чем же тогда?»
– Вам наверняка известно, сколько всякого добра оказалось в наших заметно отяжелевших обозах.
– Смею предположить, что известно далеко не все. Моя фантазия, очевидно, слишком убога для этого.
– Не только ваша. Еще недавно все эти сокровища мы ценили не дороже литра горючего или фляги воды.
– Чаще всего, дешевле. Вода здесь, правда, исключительнейшее дерь-рьмо, тем не менее…
– Однако истинную цену всех этих богатств нам дано будет постичь только тогда, когда они окажутся достоянием рейха.
– И не раньше, – лаконично поддерживал монолог фельдмаршала фон Шмидт.
– Только потому, что вы понимаете это, я назначаю вас главным хранителем сокровищ Африканского корпуса.
– Меня? – по-идиотски хихикнул барон, воспринимая это, как плоскую шутку.
– Что вы так удивленно уставились на меня?
– Не пойму, почему вы остановились на моей личности?.. Я – и «хранитель сокровищ»… До сих пор я всегда гордился тем, что могу считать себя фронтовым офицером. И потом, странноватая какая-то должность – «хранитель»…
– Хотите уведомить своего командующего, что таковой должности не существует? Тогда назовите мне армию, которая имела бы в обозе все то, что имеем мы. И в таких несметных количествах. Ни один султан не способен сравниться теперь своими сокровищами со мной. Ни один, это вам, барон, понятно?
– Тогда что мы с вами делаем в этих песках? – осторожно принялся прощупывать почву фон Шмидт. Он произносил это с ироничной ухмылкой на устах, которая позволила бы в любую минуту свести весь разговор к шутке. Однако это была всего лишь маска. – Следует сейчас же подумать, как бы получше распорядиться этими драгоценностями. Для начала значительную часть следовало бы, по пиратской традиции, припрятать, памятуя о том, что когда-то же наступят и более… скудные, хотя и более спокойные, дни.
– Пока что я памятую только о том, что во время первого же серьезного поражения мы можем все это потерять, – совершенно не воспринял его пиратский пассаж фельдмаршал. – Все эти картины, иконы, изумруды, сотни всевозможных золотых украшений, стоимость каждого из которых значительно превосходит стоимость самого золота.
