Однако барон понимал, что долго так продолжаться не могло. И пока администрация не разобралась, кто именно оказался за оградой ее лагеря, барон сумел покинуть его с помощью подкупленного британского лейтенанта германских кровей, по документам некоего гауптмана Шмидта из тыловой службы танковой дивизии. С христианской скорбью попрощавшись с неожиданно отрекшимся от бренного мира однофамильцем, оберштурмбаннфюрер, по надежному каналу, подготовленному в свое время парнями Отто Скорцени из службы безопасности СС, вскоре оказался на одной из секретных баз в Австрийских Альпах.
Поначалу он увлекся совершенно бредовой идеей – организовать здесь, в Альпах, вместе с несколькими скрывающимися власовцами и эсэсовцами настоящий партизанский отряд, наподобие тех, которые русские организовывали во время войны на оккупированных территориях. Подтолкнули его к этой авантюре те двое из семи бывших бойцов РОА
[26], которые уже имели опыт партизанских действий в белорусских лесах. Прозябая в одной из бревенчатых охотничьих хижин, барон уже видел себя в роли командующего альпийским партизанским фронтом и с помощью гонцов даже пытался создавать отдельные отряды, явки и тайные базы.
Однако вскоре появились связники из «Итальянского социального движения»
[27] и передали личный приказ Скорцени: немедленно переправиться со своей небольшой «штабной группой» в Италию, где в указанном месте ждать его дальнейших распоряжений.
Попрощавшись с уже почти окончательно спившимися к тому времени русскими власовцами-партизанами, барон почти месяц укрывался в Риме, в здании германского отделения католического «Колледжо теутонико ди Санта-Мария делль Анима», из семинаристских келий которого, под покровительством службы безопасности Ватикана, вскоре был переправлен в благословенную Богом и фюрером Испанию.
О, нет, здесь уже ни от кого не нужно было скрываться, а в припортовых кварталах Барселоны, Матаро и Валенсии скопилось столько бывших эсэсовцев и офицеров германского флота, сколько в лучшие годы существования рейха невозможно было встретить даже в припортовых кварталах Гамбурга. Поэтому-то фон Шмидт очень быстро уяснил для себя: наконец-то настала пора окончательно определиться в этом сумбурном послевоенном мире. Причем делать это немедленно, поскольку время работает против него.
Да, в безликом и сумбурном!.. «Радуйтесь войне, ибо мир будет ужасным!» – дальновидно предупреждал когда-то своих соплеменников незабвенный Геббельс. Как же он, этот «рейхсфюрер имперских лжецов», как еще недавно именовал его про себя фон Шмидт, был прав!
А вскоре по протекции секретной организации офицеров СС фон Шмидт был принят на службу в испанский военно-морской флот, в котором заподозренных в сочувствии или в порочащих связях с республиканцами ненадежных испанских офицеров срочно заменяли предельно надежными германскими – «ни в чем не замешанными и никоим образом не опороченными»!
Но, куда бы ни забрасывала барона в те годы судьба, везде – в Германии, Австрии, Испании или же на лигурийских берегах Италии, – его умудрялись обнаруживать то ли те, кто, с помощью бывшего начальника охраны «конвоя Роммеля», намеревался отыскать тайники «африканских сокровищ» фельдмаршала; то ли те, кто не желал, чтобы оберштурмбаннфюрер когда-либо оказался в руках неких залетных кладоискателей. Небольшая передышка наступила разве что на борту испанского фрегата «Кордова», куда он был определен всего-то в чине старшего лейтенанта, и то лишь после того, как этот корабль стал базироваться на Гран-Канарии
[28].
Впрочем, и здесь передышка выдалась недолгой, ибо оказалось, что руководитель некоего тайного рыцарско-монашеского ордена Сиона и тут сумел подступиться к нему с помощью помощника командира фрегата, заядлого, потомственного масона.
5
…Однако все это уже в прошлом. Когда калитка мощных крепостных ворот сардинского поместья Боргезе открылась, фон Шмидт почувствовал себя так, словно после долгой караванной тропы оказался в центре некоего таинственного оазиса, в котором, как ему чудилось, даже камни цвели и благоухали. Да и небольшой, но охваченный арочными верандами замок представал в виде очередного на каменистый холм вознесенного миража.
Впрочем, перед ним действительно представал замок; только итальяшкам, с их легкомыслием, могло прийти в голову называть это мощное, обнесенное крепостной стеной сооружение из дикого камня, то есть настоящий европейский «бург», – виллой. Даже официальным названием «поместье «Кондоре-ди-Ольбия» местные жители почти не пользовались, акцентируя внимание на расположенной в приморской части его вилле «Ольбия»
Охранник, в гражданском одеянии, но с эсэсовской выправкой и с хорошо поставленным мюнхенским произношением, провел оберштурмбаннфюрера на ту из веранд, что обращена была к небольшому заливу. И, прежде чем опуститься в указанное ему кресло, барон увидел заякоренную прямо посреди залива, а значит, недоступную для нескольких собравшихся у причала рыбаков и просто зевак яхту, размерами своими, очертаниями и косым парусом напоминавшую небольшую шхуну.
– Следует полагать, что это и есть «Крестоносец»? – для отчетливости впечатления поинтересовался барон, прежде чем худощавый охранник успел оставить его наедине с бутылкой вина и небольшой стопкой газет.
– Это судно, – с драконом на баке и надстроенной по образцу испанских галеонов каютой на корме, – невозможно перепутать ни с каким другим, когда-либо появлявшимся вблизи берегов этого острова, – почти умиленно потянулся к нему взглядом офицер, буквально бравируя своим неистребимым баварским акцентом. – К тому же эта крейсерская яхта построена с таким запасом прочности, что вполне приспособлена к многодневным морским блужданиям. Особенно в прибрежных водах.
– В африканских, разумеется.
– Или же в корсиканских, что более актуально, – не отрывая взгляда от яхты со свернутым парусом, предположил баварец, искоса метнув при этом взгляд на оберштурмбаннфюрера. – Кстати, если вам понадобится опытный помощник капитана, считайте, что уже нашли его в лице обер-лейтенанта кригсмарине Йозефа Дирнайхта.
– То есть в вашем лице? – вызывающе поинтересовался барон.
– Само собой разумеется, – вежливо склонил голову охранник. – Любоваться морскими берегами я всегда предпочитал, стоя на корабельной палубе.
